На афганской границе
Шрифт:
— Ну! Хай выбирает: или пусть идет ресторан шукать, или лося пробьем!
— Слыхал, — разулыбался челкастый, — что уважаемые люди говорят? Ну так что? Лося? Или все-таки метнешься?
— Лося, — хмыкнул я.
На лице челкастого на мгновение отразилось замешательство, но он быстро скрыл его, чтобы не показать остальным.
— Ну так давай. Вставай! — Щербатый заулыбался во весь рот, и оказалось, что дыры у него не только между двух передних зубов.
— Зачем? Пусть так пробивает, — кивнул
Тот скрыл удивление за ухмылкой.
— Так? Ну, давай так, — пожал он плечами и сразу замахнулся.
Когда дембель ударил, я был готов. Привычным движением защитился от его кулака, схватил за локоть, выкрутил изо всех сил, заламывая руку.
Остальные Демблея аж присели от неожиданности.
— Аг-х! — крикнул от боли челкастый, когда я придавил его к двери поезда и впечатал рожей прямо в стекло.
Оно задрожало, но не разбилось. Дембеля в ступоре переглянулись. Первым очнулся щербатый. Он хотел, было кинуться ко мне, но челкастый его остановил.
— Тихо! Ну ка назад, Ванек! М-гх-м… Я его щас сам уложу…
С этими словами он попытался с силой оттолкнуться от стены, превозмогая боль, но я заломил ему кисть чуть не до самой лопатки. Челкастый просто снова бабахнулся мордой в стекло.
— Предупреждаю, — я зло зыркнул на щербатого, — каждый, кто приблизится, будет валяться на полу, в пылюке.
Смелые по началу, теперь они не спешили подходить, видя, что самый крепкий из них не может выбраться из моей хватки.
— Лады… Лады пусти… — прохрипел челкастый, хватая ртом воздух.
— Глупостей не наделаешь?
— Нет… не наделаю, нормально все будет!
Я медленно, готовясь к подвоху, отпустил челкастого. Тот тут же отскочил, разминая ноющее запястье. Выпучив глаза, он спросил:
— Слышь, а ты где так научился?
— На карате ходил, — отшутился я.
Удивленные дембеля снова переглянулись.
— А меня научишь? — Спросил челкастый.
Я хмыкнул.
— Не, не покатит. Это ж секретный прием.
Квадратное лицо челкастого удивленно вытянулось и стало почти прямоугольным. А потом он взахлеб расхохотался. Остальные дембеля стали неуверенно посмеиваться, но уже через мгновение и вовсе залились таким же гогочущим хохотом.
— Секретный прием! Во даешь! Ну ты прям как Джеки Чан! Слышь, че? А пошли с нами? Выпьем вместе?
— Я ж спортсмен, мне нельзя, — с ухмылкой, снова пошутил я.
— А! Так он еще и спортсмен! Ты гляди! — снова рассмеялся Дембель и глянул на меня теплее. — Ну, как знаешь, спортсмен. Проходи. И мы пошли, мужики! А то дует тут!
Пока я, в компании дембелей, проходил к своему месту, те засыпали меня вопросами, мол, откуда я, где на карате хожу, как тренера зовут и не служил ли он в каком-нибудь ГРУ.
На все их вопросы я отвечал шутливо, но они,
— Ты, это, передумаешь, подходи к нам, за нашим столом тебе, брат, всегда рады будут, — заключил челкастый, когда мы остановились у купешек, где сидели дембеля.
Потом он осекся.
— Слышь, а ты сгущенку любишь, спортсмен?
— Если только с печеньем, — с улыбкой ответил я.
Дембеля, которым кто-то из очевидцев нашего с челкастым «спарринга» уже успел все рассказать, затянули в один голос: «О-о-о-о-о!»
— Ну чего ж ты сразу не сказал?! — Пыхнув на меня алкогольны духом, удивился челкастый. — Алежа, достань-ка банку из моего баула! Серег, отсыпь ему печенья! Да не жопься ты, отсыпь-отсыпь, или ты его себе на закусь оставил? Ай! Давай весь пакет!
Вот так, с печеньем и банкой сгущенки, я и вернулся к своему месту. По пути заглянул и к Уткину с Мамаевым, предложил сладостей.
— А че б и не попробовать? — сразу навострил уши, ехавший на боковушке Мамаев.
Вася Уткин тоже не отказался. Втроем мы добрались до наших мест. Потом послали Мамаева с одним из парней, что ехали у нас на нижних полках, к проводнику, за чаем и открывашкой.
— А открывашки у него нету, — виновато сказал Мамаев, когда они с парнем притащили шесть граненых стаканов чая в латунных подстаканниках.
— Брешет, есть у него все. Просто побоялся давать, — пробурчал Дима, выглядывая с верхней полки. — Вдруг ты ей кого-то порезать решил?
— Я? Да кого ж я порежу? — Рассмеялся Мамаев, — вы на меня гляньте!
— Да кто тебя знает, — Васек Уткин сунул в рот целое юбилейное печенье, продолжил с набитым: — Мож ты у нас только с виду такой тихий!
— Как вскрывать-то будем? — Спросил Дима.
Я помешал чай, отпил. Он оказался очень насыщенным, сладким и горячим. Достав ложку, взял банку, поставил перед собой.
— Ща все будет.
Я упер хвостик ложки в край банки, стал с нажимом тереть. Через минуту это место сточилось и можно было вылить сгущенки на печенье. Этим мы и занялись.
И Мамаев, и Дима Ткачен, и даже Уткин, не говоря уже о наших едва знакомых попутчиках — все уплетали сгущенку с печеньем так, что чуть не за ушами трещало.
Странно, к преклонным годам, к сладкому я был равнодушен, но это юбилейное печенье, сдобренное сгущенным молоком, показалось мне самым вкусным едовом, которое я когда-либо пробовал.
Банка разошлась быстро. Остатки юбилейного стали макать в чай.
— А ты где умудрился сладостей достать? — Спросил Вася, ложкой вылавливая из кружки размокшее печенье.
— Дембеля дали, — пожал я плечами.
— Че? Просто взяли и дали? — Удивился Дима Ткачен, ютившийся за столом, у окошка.