На день погребения моего
Шрифт:
— Путеводитель Сфинчино, — объяснил Профессор, — составленный из оригинальных источников четырнадцатого-пятнадцатого веков, был зашифрован, как одно из этих параморфных искажений, которое нужно вернуть из невидимости с помощью определенной конфигурации линз и зеркал, точная спецификация которых известна только картографу и безнадежно сумасшедшим ремесленникам, ее изготовившим, а также — верным наследникам и правопреемникам, личность которых даже в наши дни является предметом оживленных споров.
В теории каждую точку дьявольски зашифрованной карты нужно учитывать, а на практике, что предполагает степень бесконечности, которую в наше время не может определить даже д-р Кантор, составитель и приборостроитель довольствовались степенью подробности
Еще до первого сообщения о нем в 1669 году кальцит исландского шпата прибыл в Копенгаген. Свойство двойного преломления сразу заметили, призрачный минерал тогда пользовался большим спросом у оптиков всей Европы. Спустя некоторое время выяснилось, что определенные «невидимые» линии и поверхности, аналогичные сопряженным точкам в двухмерном пространстве, становятся достижимы благодаря линзам, призмам и зеркалам определенной формы из кальцита, а погрешности, если вообще были, были намного тоньше, чем при работе со стеклом, из-за чего десятки, а потом и сотни ремесленников присоединились ко множеству своих изгнанных собратьев, уже блуждающих по далеким весям безумия.
— Так что, — продолжал объяснять Профессор, — если принять идею о том, что карты начинаются как мечты, проходят через конечную жизнь в мире и снова возрождаются в форме мечты, можно сказать, что эти параморфоскопы из исландского шпата, которых не может быть очень много, если они вообще есть, раскрывают структуру мечты, всех этих побегов из сети обычной широты и долготы...
Однажды во время одного из своих привычных блужданий по Венеции Майлз Бланделл остановился, чтобы рассмотреть разрушенные фрески, словно это были карты, стертые временем части которых были океанами, или чтобы поразмыслить над экспансией истрийского камня и прочитать в его природных прописях комментарии о заповедном побережье, погружаясь в то, что позднее исследователи назовут пророческим видением Святого Марка, но наоборот. Иными словами, он вернулся на болотистые берега и лагуны Риальто, такие, какими они были в первом столетии от Р. Х., темные бакланы неуклюже пикируют, какофония чаек, запах трясины, грандиозное фрикативное дыхание, приближающаяся речь, камыш гнется под сирокко, сбтвшим его корабль с курса — по щиколотки в болоте, Майлз увидел Существо, которое, очевидно, было не из этого региона. Рядом, преодолев расстояние размытой береговой линии, лежало странное судно, на котором, кажется, прибыло Существо. Это был не просто обычный латинец — у него не было ни паруса, ни мачт, ни весел.
— Ты уверен, что это не был просто какой-то человек в маске или что-то вроде этого? И как насчет того крылатого льва? — о котором Чик Заднелет, как Офицер по Дознаниям, особенно хотел услышать. — Книга, на какой странице она была открыта?
— Что до его человеческого лица — да, двойственная улыбка Карпаччо, Порта делла Карта и так далее, все эти фантазии художников, я боюсь... Или ты хочешь спросить, что увидело Существо, посмотрев на меня?
— Откуда бы ты знал, что оно увидело, посмотрев...
— Это мне дали понять. Словно высказались откровенно — без склонений, без флексий, иногда не в состоянии различить подлежащее и сказуемое. Оставаясь собой, я в тоже время был крылатым Львом, я чувствовал дополнительный вес в своих заплечьях, неожиданную нагрузку на мускулы. Книга, что с того? Каким-то образом я знал Книгу на память, Книгу Обещаний, обещаний дикарям, гребцам-каторжникам, Дожам, беглецам из Византии, людям, жившим за пределами известных границ Земли, чьи имена столь мало известны — насколько важным на ее страницах могло быть «мое» обещание, простое обещание, что «здесь все, пришедшие к нам, обретут покой», здесь, в этой сырой соленой пустыне? Пока на других страницах Книги ждали вопросы намного более важные, которые необходимо было решить, браки и зачатия, династии и битвы, точные конвергенции ветров,
— Эй, Майлз, — съязвил Дерби, — тут есть вакансия — выступать на разогреве у Корабельного Капеллана, если тебе интересно.
Майлз продолжил с добродушной сияющей улыбкой:
— Нам хотят сообщить, что мы здесь тоже в Паломничестве. Что наш интерес к путеводителю itinerario sfinciunese и описанной в нем веренице оазисов принесет больше пользы нам, чем тем, кто нас нанял. После того как все маски были сняты, это действительно поиск нашего собственного долга, нашей судьбы. Она не в том, чтобы проникнуть в Азию в поисках прибыли. Не в том, чтобы погибать в пустынях мира, не достигая цели. Не в том, чтобы подниматься в иерархии власти. Не в том, чтобы найти фрагменты Истинного Креста, как бы его себе ни представляли. Как Францисканцы создали стоянки на Крестном пути, чтобы любой прихожанин мог путешествовать в Иерусалим, не покидая землю церкви, так нас выхаживают и убивают на тропинках и в приделах того, что нам кажется безграничным миром, но в реальности это всего лишь круговращение скромных образов, отображающих славу намного более великую, чем мы можем себе представить — чтобы спасти нас от ослепляющего ужаса истинного путешествия, от всех остановок на крестном пути в последний день Христа на Земле и входа в настоящий, невыносимый Иерусалим.
Чик Заднелет, интересы которого находились в плоскости более осязаемой, тем не менее, почувствовал, как всегда, укол чувства вины из-за страсти, с которой Майлз рассказывал о своих видениях. По мере выполнения Венецианского задания Чик замечал, что всё меньше внимания уделяет делам судна и всё больше интересуется сотопортего города и возможностями приключений, которые предлагают эти мрачные ходы. В одном из них, в туманных сырых сумерках молодая женщина по имени Рената, маня темными локонами, позвала его кивком головы, показав портсигар из русского серебра с чернью, пружина открылась, явив взору коллекцию «курева»: австрийские, египетские, американские, разных форм и размеров, некоторые с вытесненными золотом эмблемами и надписями экзотическими алфавитами, например, глаголицей, старыми и новыми.
— Я собираю их повсюду, у друзей. Вряд ли видел столько сразу за одну ночь.
Чик выбрал «Галуаз», и они закурили, она нежно традиционным образом схватила его за запястье, притворяясь, что изучает патентованную зажигалку:
— Никогда не видела такую. Как она работает?
— Внутри маленькая призма из радиоактивного сплава, излучающая определенные энергетические лучи, которые можно сосредоточить с помощью специально изобретенных «радио-линз» и сфокусировать в точке, в которой находится — скузи, находился — кончик твоей сигареты.
Рената задумчиво смотрела на него глазами странного зелено-серого цвета:
— И это вы, дотторе, изобрели эти специальные линзы.
— Ну, нет. Их еще не изобрели. Я нашел их — или они нашли меня? — рыбак в тумане, забрасывающий свою сеть снова и снова в невидимую реку, в поток Времени, надеясь достать такие артефакты, как этот.
— Affascinante, caro. Очаровательно, дорогой. Значит, если я проживу достаточно долго, я могу однажды увидеть, как на Риальто продают эти зажигалки дюжинами?
— Не обязательно. Твое собственное будущее может никогда не включать в себя это. И мое тоже. Кажется, Время работает не так.
— Хм. Мой рагаццо, ну, даже больше, мой деловой партнер, связан с полицией. Он хочет однажды стать детективом. Он всегда читает про все новейшие теории криминалистики, и я знаю, что он этим заинтересовался бы...
— Нет-нет-нет, я не одна из тех пограничных личностей mattoidi д-ра Ломброзо, я просто аэронавт-контрактник.
— Не как другой русский.