На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Играешь? — Рихард развернулся к Лене и кивнул на фортепьяно. — Ты как-то рассказывала дяде Ханке, что твоя бабушка была хорошей пианисткой, и что в доме был инструмент.
Лена действительно упомянула об этом в разговоре с Иоганном, обсуждая музыку и любимых композиторов, который они как-то завели под патефонные записи сочинений Шуберта. Отпираться было бессмысленно, раз немец уже обо всем рассказал ему.
— Мой брат брал уроки до тех пор, пока не ему не исполнилось тринадцать. А потом он сломал руку, играя в футбол во дворе, и после восстановления наотрез отказался возвращаться за пианино. Мама очень расстроилась, но он был очень настойчив в своем нежелании, — сказала Лена
— А ты? Ты играла? Ни за что не поверю, что нет, раз у вас стоял инструмент в доме.
Лена не стала говорить ему, что с семи лет жила отдельно от родителей, напряженным трудом воплощая с самого детства мечту стать балериной. В другом городе и другой семье. Кто-то сказал бы «бедная девочка», но для нее это было всего лишь необходимостью на пути к заветной сцене. «Испытания закаляют характер». Так говорил ее отец, и Лена была с ним полностью согласна.
— Давай, ты же умеешь, я знаю. Сыграй для меня, — показал Рихард головой в сторону фортепьяно. От него пахло сигаретами и спиртным. И по блеску глаз Лена догадалась, что он пьян. Тут же в голове возникло воспоминание о пьяных офицерах в их минской квартире. Отказывать им не следовало, она знала это точно. Это вызывало злость и раздражение. Поэтому главное в такой ситуации — отвлечь на что-то другое и сбежать. Спрятаться.
Было больно ставить Рихарда в один ряд с остальными немцами, которых Лена знала прежде. Но это было самым правильным решением в эти минуты.
И Лена подошла к инструменту. Рихард освободил ей место, и она села на стул и положила пальцы на клавиши, замерев на миг, когда почувствовала его близкое присутствие за спиной. Он не отходил далеко, и это нервировало.
А потом она решилась. Несмело. Вспоминая, на какие клавиши и в какой именно момент нужно ставить пальцы. Пару раз, правда, сфальшивила, взяла выше, но все же вышло недурно, по ее мнению. Особенно когда пошла по второму кругу уже увереннее и быстрее.
Рихард за ее спиной рассмеялся тихо, когда поборол явное удивление выбором мелодии, и Лена почувствовала, как напряжение, которое она ощущала до сих пор, плавно сошло на нет. Он вдруг наклонился над ней, поставив руки по обе стороны от ее рук, и тоже включился в игру. Лена сбилась тут же, запуталась в клавишах, и ему пришлось одному довести мелодию до конца. Но и закончив игру, он почему-то не выпрямился, так и остался стоять склоненным над ней.
— Снимаю шляпу перед твоим мастерством, — проговорил Рихард, обжигая кожу ее уха своим дыханием. — Самому мне стоило огромных трудов выучить эту мелодию.
— Вы просили сыграть, — произнесла Лена в ответ, не смея поднять взгляд от клавиш и взглянуть либо в зеркало на фортепьяно, либо напрямую на него. — «Собачий вальс» — это единственное, что я умею.
— Вы так зовете его? «Собачий»? — со смешком проговорил Рихард, и у нее побежали мурашки по всему телу от ощущения его дыхания на своей коже. — В Германии мы зовем его «Блошиный вальс». А как у вас называется эта вещь?
Рихард наклонился чуть ниже над ней, при этом не касался ее вовсе — его рост позволял это. Лена как завороженная смотрела на то, как заходили по клавишам его длинные пальцы, извлекая из инструмента звуки прекрасной мелодии. Она узнала это произведение с первых же нот, и сердце забилось часто. «Серенада» Шуберта. Дивная музыка, на которую легли прекрасные строки о любви Людвига Рельштаба.
Тихо молит моя песня о любви к тебе, чтобы ночью серебристой ты пришла ко мне…
Рихард наклонился над ней еще ниже, и теперь его дыхание обдувало кожу ее щеки, когда чуть поворачивал голову, следя
Едва начавшись, плавное течение музыки вдруг нарушилось, когда обрубок пальца только скользнул по воздуху и так и не нажал на клавишу. Несмотря на этот промах, Рихард продолжил играть и снова столкнулся с тем, что пропустил ноту из-за увечья. Потом еще раз, когда не сумел сдержаться — резко выпрямился и бросил раздраженно «Проклятье!». Лена буквально кожей ощутила его гнев, когда он вдруг заходил по комнате из-за угла в угол, словно выпуская злость.
— Как это произошло?
Шаги за ее спиной стихли. Лена уже и не ждала ответ на свой вопрос и раздумывала, не уйти ли ей сейчас, когда Рихард произнес тихо:
— Это был обычный перехват бомбардировщиков томми. Я зашел в хвост одному и подбил его. Я полагал, что мой ведомый поможет мне справиться с остальными двумя. Но у меня ведомым в тот день был молодой фельдфебель, и это был его первый боевой вылет. Не каждый в первый вылет вступает в бой. Иногда на людей находит ступор. Дорхард оказался не исключением. Я пытался заставить его очнуться и начать стрелять. Но он просто летел рядом и не выполнял ни одной команды. Я сумел чудом сбить один бомбардировщик, но пулемет последнего пробил мне правое крыло и хвост, попал в левый двигатель. Тут уже было либо томми, либо я, и я… сблизился, как делал это обычно. И заметил, что Дорхард вдруг посмотрел на меня, махнул ему пару раз, и попал правой рукой прямо под очередь томми.
Лене хотелось обернуться и посмотреть на Рихарда. Но она боялась, что тем самым может прервать это откровение, а ей так хотелось слушать. Он сам вдруг поднял стул и поднес его к фортепьяно. Поставил у инструмента спиной к стене так, чтобы видеть ее. Достал из кармана брюк смятую пачку сигарет и закурил одну, удобно устроившись на стуле и откинув голову на спинку.
— Всякий раз это просто адская боль, когда пуля пробивает кости и мускулы, — его лицо было совершенно беспристрастно в этот момент. Он просто озвучивал факт, но Лене вдруг стало не по себе. — Перчатку порвало вмиг. Я, если честно, думал, что рука — все. Она онемела и двигалась с огромным трудом. Потом на земле я увидел, что вся кабина была просто залита кровью, а сам я выглядел так, словно лежал в кровавой луже. Неудивительно, что штурвал был адски скользким. Мне повезло неслыханно — я не только сбил томми, но и сумел добраться до земли, не потеряв сознание. Случись это, я бы просто рухнул в Ла-Манш, и все… А так — сел с одной действующей рукой с горем пополам на побережье.
— А откуда эти шрамы? — не удержалась Лена, чувствуя, что может сейчас расспросить его, и он не станет скрывать ничего.
Рихард взглянул на нее вопросительно, а потом показал на несколько маленьких шрамов у виска, и она кивнула.
— Один из двигателей загорелся. Ближе к земле машина полыхала так, что я будто у черта на сковороде сидел. Мне повезло, что очередью томми пробило стекло и не заклинило кабину. Промедли я немного, и тогда… Об этом не знает даже дядя Ханке. Никто не знает. Просто жесткая посадка и все. Ты ведь умеешь хранить тайны, фея?
Он так пристально смотрел на нее, что Лене показалось, будто она тонет в его голубых глазах. Как когда-то у озера, когда они встретились впервые. Это простое прозвище снова вернуло ее в тот момент и заставило сердце пуститься вскачь. Она сделала вдох, чтобы выровнять дыхание и унять бешеный ритм, и почувствовала, как слегка оцарапали кожу края сложенной карты. Помертвела в тот же миг, осознавая, что сейчас хранит на груди.
— Мне нужно идти, — поднялась Лена быстро на ноги. — Уже поздно.