На самом деле
Шрифт:
— «Новая Россия»? — ухмыльнулся Борис. — А как же «Даждьбожичи»? Или это одно и то же?
— Это разное! — Марина разозлилась, потому что подобное предположение ей приходилось выслушивать и опровергать по нескольку раз в неделю. — От состава «Даждьбожичей» в «Новой России» не более половины! Что, они царисты, что ли, по-твоему? Нормальная демократическая партия, современная.
— Правящая! Плывешь по течению, Маринка?
С тех пор как возмущенная толпа взяла штурмом тюрьму и освободила лжеисторика Филиппенко, произошло немало событий. Восстание переросло в настоящую революцию. За тюрьмой повстанцы взяли телефоны, телеграфы, вокзалы, телестудии и, наконец, на четвертый день — Кремль. Царь стал единственной
Жизнь вернулась в прежнюю колею, университетский совет выбрал нового ректора, истфак — нового декана, профессиональные историки вернулись на кафедры, иностранные дипломаты — в посольства. Нефть снова потекла в Европу. Вот только на жизни народа это пока что никак не отразилось.
Партия «Новая Россия» была одной из тех политических сил, что активнее других участвовали в низложении монарха, пропагандировали возвращение к ценностям «цивилизованного мира» и имели солидные шансы набрать большинство в Конгрессе (слово «Дума» больше не употребляли как одиозное и ассоциирующееся с периодом реакции и обскурантизма).
— Я просто устраиваюсь туда, где есть работа, — буркнула Марина.
— И туда, где хорошо платят! — съязвил Новгородцев.
Раньше они никогда не были так близко к ссоре.
— Ну и что?! — девушка пошла в контратаку. — Надо обязательно быть в оппозиции ко всему и вся?!
— В оппозиции или нет… Надо идти за зовом совести! — патетически заявил Борис.
— Но разве не ты совсем недавно носился с книгой этого Филиппенко и кричал, что царя надо низложить и восстановить петровское реформы? Разве не эта твоя компания была в авангарде всех выступлений в сентябре?
— Филиппенко брехло, а все это низкопоклонство перед Западом — омерзительно. Мы боролись вовсе не за него!
— А за что?
Новгородцев промолчал. Наверно, он не знал ответа на этот вопрос.
Факультет снова зажил обычной жизнью. В коридорах развесили стенгазеты с фотографиями летних практик. На снимках — люди вокруг костров, люди с лопатами, люди с грязными лицами, люди с пивными бутылками, люди, обернутые простынями на древнеримский манер, люди, держащие в руках обломки орнаментированной керамики и обрывки берестяных грамот. На доске объявлений по-прежнему громоздились записки. Расписание сессии и зачетной недели составили вовремя. Секретарша декана с чайником в руках заставила посторониться многочисленную очередь в женский туалет. Стоявшие здесь и там кучки студентов обсуждали актуальные проблемы: первая — у кого отксерить конспект по культурологии, вторая — кто стащил из читального зала литературу для подготовки к семинарам по источниковедению, третья — куда пойти выпить, четвертая — является ли бранным слово «патриотический».
— Как ты думаешь, нас специально вызвали в одно и то же время? — спросила Марина. — Хотят устроить поединок?
— Не знаю. — Новгородцев пожал плечами. — Меня вообще-то не приглашали именно сегодня.
И Боря распахнул дверь кафедры.
Обстановка внутри была обычной: Арсений Алексеевич накачивал примус (электричество при новой власти давали, но с перебоями), Крапивин растапливал буржуйку старыми курсовыми. Баранова — грузная дама пенсионного возраста, читавшая общий курс по истории России XIX века — консультировала дипломников. Виктор Николаевич любовался очередным малотиражным сборником, который аспиранты привезли с какой-то конференции.
Боря и Марина поздоровались.
— Мы пришли по одному и тому же делу, — сообщил Новгородцев. — Собираемся соперничать за должность секретаря.
На кафедре возникло замешательство. В мнимом противостоянии претендентов на секретарство (каждый из которых, по большому счету, вполне обошелся бы без этой работы) отразилось реальное противостояние Барановой и Крапивина — двух кандидатов в заведующие кафедрой. Каждый из них считал своего протеже единственным и собирался предъявить его коллегам несколько позже. По лицам преподавателей было заметно, что складывается неудобная ситуация.
Охваченные смятением преподаватели, видимо, почувствовали полную растерянность. Но дверь неожиданно открылась, и в комнату вошел Андрей Андреевич, тот самый преподаватель, который — Марина мгновенно его узнала! — вел в прошлом году у третьекурсников семинары по истории России XVIII века. В руках у него была самая несвойственная для него вещь на свете — бутылка шампанского. Следом за ним шла девушка в белом платье.
— Сюрприз!
— У нас сегодня свадьба!
— После ЗАГСа мы решили заглянуть на родную кафедру!
Преподаватели заволновались, кинулись обнимать новобрачных, побежали ставить чайник, бросились вытаскивать заначки, доставать коробки с конфетами, заспешили на поиски коллег. О двух кандидатах в секретари мгновенно забыли. Кафедру истории России наполнила атмосфера праздника.
«Остаться или уйти? — подумала Марина. — Шампанское это, конечно, неплохо, но вряд ли я — тот человек, которого Андрей Андреевич очень хотел бы видеть на своей свадьбе».
Она вопросительно взглянула на Бориса. Тот был мрачен. Бросив несколько унылых взглядов на новобрачных, он буркнул: «Ну, хоть кому-то эта поделка принесла счастье!», развернулся и едва ли не бегом покинул кафедру.
Никто не понял, что означала брошенная Борисом фраза.
Глава 42
Нинель Ивановна домыла всю посуду, вытерла, расставила по полкам и на цыпочках прошла в большую комнату. Муж не любил, когда ему мешают работать, но Нинель Ивановна ужасно по нему соскучилась за год, проведенный в женской колонии. С пересмотра дела о поджоге N-ского архива, истинный виновник коего, похоже, никогда не будет найден, минуло три месяца. Гардеробщица и бывшее светило лжеистории подали заявление в ЗАГС тотчас же после выхода невесты на волю. Под давлением общественного мнения расписали их на следующий же день. Бракосочетание бывших заключённых, познакомившихся на следствии во время очной ставки, стало главной темой светской хроники. Желтая пресса после свержения царского режима обрела былую неслыханную популярность.
Пока пара, познакомившаяся на почве интереса к заговорам и разоблачениям, временно разбившись, пребывала за решеткой, некто неизвестный и лишенный представления о честности использовал фамилию любимого Нинели Ивановны, чтобы опубликовать пару книжонок и продать их обманутым читателям огромным тиражом. Александр Филиппенко не стал подавать в суд — все, что связано с судами, он отныне терпеть не мог. Александр Петрович ценил также тот факт, что два этих сочинения помогли ему выйти на свободу.