Над бездной
Шрифт:
Сумасбродный план увлечения Аврелии ему не удался, испорченный Лентулом. Они оба знали очень хорошо, что теперь Аврелия не пойдет в сети ни к какому Флакку, если не случится что-нибудь непредвиденное, если Аврелия для них не свалится, так сказать, с неба, как свалился верующим камень пессинунтской Матуты.
Получив письма Люциллы, Фламиний облил каждое своими слезами, но ни на одно не ответил; он стал подавать друзьям надежду, что возьмет за себя Ланассу, и предался кутежу с отчаянием человека, для которого все кончено.
Поощренная
Подле Курия сидела Фульвия.
И платье, и цветы были на красавице так же нежны и шли к ней прелестно, как и на балу у Росции три года тому назад, но лицом она уже не походила на бабочку или незабудочку над мирной струей лесного ручья.
Она по-прежнему мило улыбалась; ее кроткие голубые глаза сияли, но в выражении их можно было подметить какую-то странную тень смущения, набегавшую на них подобно тому, как легкие облачка набегают на солнце.
Фульвия была одета в белое шелковое платье, украшенное, на зимний манер, лебяжьим пухом; вместо столлы, которую она, как девушка, не имела права носить, на ней была персидская кофта, перетянутая у талии золотым поясом и застегнутая золотыми пуговицами с крупными жемчужинами. На шее, в волосах, на руках, в серьгах, — везде был жемчуг разной величины, но весь подобранный зерно к зерну с величайшим вниманием к гармонии. Вместо цветов ее волосы были украшены белыми лентами, сшитыми наподобие нарциссов или крупного жасмина, что было в большой моде зимою за неимением живых цветов.
Вечер еще только начинался, а Фламма с Лентулом уже осушили порядочную амфору вина.
Зная очень хорошо, зачем приплелся старик, Афраний вздохнул, вспомнив, сколько эти два гостя выпьют у него в течение ночи. Оба были замечательные пьяницы.
— Я знаю в Риме самый гостеприимный дом, — сказал Фламма, — это дом почтенного Афрания; у него я пью бесподобное фалернское, какого даже в моих погребах нет.
— Явится, явится сейчас, — уклончиво ответил скряга, — послушай, друг Фламма, пение дедушки Диона.
Старик взглянул на танцовщицу, сидевшую подле своего деда, и позабыл о фалернском.
— Если прекрасная Дионисия позволит мне сесть подле нее, я охотно буду не только слушать, но и вторить ее деду.
Он уселся подле танцовщицы и взял бесцеремонно ее руку в свою.
Старый Дион, бывший когда-то певцом, любил вспоминать в гостях былое времечко, на веки минувшее, и, выпив первую кратеру, говорил длинную речь в похвалу хозяина, хозяйки, повара, посуды и т. д. до самых последних мелочей в доме; выпив вторую кратеру, он затягивал дребезжащим голосом священный гимн, приличный случаю; после третьей кратеры, — садился на свое место и, склонясь на подушку ложа или откинувшись на спинку кресла, засыпал безмятежным сном старческого детства, чем ловко пользовалась его бойкая внучка.
Он уже выпил вторую кратеру и, откашлявшись, приготовился петь.
Лентул соскучился
Выпрямившись, насколько позволяла старость, Дион затянул:
Царь Мидас, взяв свою кифару. На состязанье Феба вызывал…— И проигра-ал! — подтянул Лентул у самого уха старого певца.
— Молодой человек, не сбивай меня! — с досадой сказал Дион и снова затянул:
Феб принял вызов безрассудный…— Безрассудный! — подтянули Фламма и Лентул. Старик опять сбился. Все засмеялись.
— Когда? — шепнул Марк Афраний танцовщице, покинув своих игравших друзей и также подойдя.
— Скоро будет дождь, — сказала танцовщица, обращаясь к Фламме, но Афраний хорошо знал, что это был ответ на его слова.
— Почему ты думаешь, небо ясно, — сказал Фламма.
— В голубой комнате, что подле спальни Орестиллы, есть окно… я видела тучи, — ответила Дионисия рассеянно. Это было сказано опять Афранию, а не старику.
— Дождя не будет; успокойся, наша птичка! — сказал Фламма.
— Кай Фламиний, подпевай же моему дедушке!
Фламма стал подпевать, сбивая певца к общему смеху.
— Я завтра еду, — шепнул молодой Афраний.
— Куда? — спросила Дионисия, не глядя на него.
— На Восток.
— Зачем?
— После скажу.
Дион, пропевши священный миф о том, как Феб-Аполлон наградил Мидаса за его вызов состязаться с ним в пении ослиными ушами, хотел выпить свою третью кратеру, но Фламма успел осушить ее прежде зазевавшегося певца.
Все хохотали; старик внутренне злился, но не выказывал этого, довольный возможностью знакомства со знатными людьми.
Ему дали выпить: он сел и заснул.
— Сделаем превращение! — сказал Лентул и побежал в комнаты Орестиллы; скоро он вернулся, принеся огромную пачку козьей шерсти, сшитой на скорую руку в виде чего-то, похожего на парик. Нахлобучив это на голову сонного актера поверх его черного парика, весельчак наклеил ему длинную бороду из той же шерсти. Старик не очнулся. Все смеялись, предвкушая наслаждение сценой, которая произойдет после его пробуждения.
— Кай Фламиний, поиграй на мое счастье, — сказала Дионисия своему поклоннику.
— Твой взор заставит меня проиграть, а не выиграть, — возразил старик.
— А я уверена, что будет напротив.
— Попробуем.
Старик уселся играть с Лентулом в кости.
Дионисия ловко сумела вовлечь его в интерес игрою; старик увлекся и даже не заметил, как его нимфа ускользнула из комнаты.
Фульвия пошла за ней. Обеим было тяжело; обе имели многое, чем поделиться. Они, обнявшись, прошли на половину Орестиллы и уселись на диван в голубой комнате, поджидая Марка Афрания.