Наше небо
Шрифт:
На аэродроме оказался случайно красноармеец Матвеев. Осмотрев ранцы и замки, он твердо заявил, что парашюты в порядке и действуют безотказно. В подтверждение своих доводов он выразил готовность немедленно совершить прыжок.
— Короче, — сказал командир.
Несмотря на сгустившиеся сумерки, Матвеев был поднят в воздух и совершил прыжок, раскрыв один за другим оба парашюта.
Рассказ командира заинтересовал представителей округа. Они не спускали глаз с самолета, уже набравшего высоту и ставшего на боевой
Над блестящим алюминиевым фюзеляжем чуть поднялась маленькая фигурка и, постояв немного на фоне белых, плотных облаков, исчезла в пространстве. Самолет вошел в вираж, а мы все, кто наблюдал прыжок Матвеева, не могли отыскать в воздухе ни его маленькой фигурки, ни знакомого очертания парашюта. Несколько секунд мы следили сосредоточенно и безмолвно, потом у всех вырвалось одно восторженное слово:
— Летит!
Стремительный миниатюрный комочек казался метнувшимся из-за облаков, падавшим той восхитительной фигурой затяжного прыжка, которая в момент приближения к земле напоминает ласточку.
Я начал считать про себя секунды: «Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…» [3]
За спиной у Матвеева потянулся белый все удлиняющийся рукав, потом он слегка раздулся и вдруг затормозил падение, вспыхнув чудесным геометрически правильным полукругом, освещенным преломленным светом белых облаков.
Командир зашагал от возбуждения.
— Вот вам рядовой красноармеец. Впрочем, это, пожалуй, одна из замечательных особенностей Красной армии, где боевая техника рассчитана на массу, а не на одиночек.
3
Так принято считать секунды при затяжном прыжке.
Матвеев приземлился точно в центре аэродрома, горячо встреченный командованием.
Испытания нового парашюта прошли блестяще.
В компактном брезентовом ранце, размером, примерно, пятьдесят на тридцать пять сантиметров, в строгой последовательности и сочетании складок уложено более пятидесяти квадратных метров шелка и свыше ста пятидесяти метров шелкового шнура.
Достаточно одного рывка, чтобы парашют раскрылся, но малейшая неточность укладки может стоить человеческой жизни.
Поэтому точная укладка является основой безопасности прыжка. Самообладание и хладнокровие, своевременность раскрытия — качества сугубо индивидуальные, являющиеся, так сказать, вторичными, но не менее важными условиями безопасности парашютиста. Прыжок с неправильно уложенным парашютом опасен и недопустим в такой же мере, как прыжок безвольного новичка на безотказно действующем парашюте.
В первую пору всей спортивной страсти я особенно горячо интересовался и техникой прыжка (затяжного, из разных фигур высшего пилотажа), и изучением
Однажды в часть для испытаний прислали новые парашюты. Узнав об этом, я быстро отправился в парашютную комнату, где увидел новые образцы, разостланные на специальных столах. Шелковая ткань лежала безжизненно, словно обмякшая после прыжка.
Я подошел к столу, чтобы разглядеть кройку.
— Товарищ командир, прошу отойти, — предложил мне красноармеец, занимавшийся укладкой парашюта.
— Почему?
— Не полагается. Приказание — допускать при укладке только прыгающих.
— Так, так… А кто будет прыгать?
— Кайтанов.
— Разве он в части?
— Не могу знать.
Я отошел в сторону. Приятно было смотреть на озабоченное молодое лицо, склонившееся над грудой шелка, и думать, что кропотливый, старательный труд производится ради моей же собственной безопасности.
Вытягивая стропы, красноармеец отыскивал швы покроя, быстро укладывал их по какой-то сложной схеме, представляющейся, очевидно, ему по памяти. На десятой минуте огромные шелковые волны исчезли со стола. Изящно уложенную, перехваченную стропами плотную пачку шелка оставалось вложить в ранец.
Я был поражен быстротой, блестящей укладкой.
Утром состоялись полеты. Выпустив нескольких молодых парашютистов, я посадил самолет, чтобы, отдохнув немного, уйти в воздух для совершения экспериментального прыжка.
— Товарищ Кайтанов! — раздалось позади. — Парашюты готовы, разрешите надевать.
Передо мной, держа навесу два парашюта, стоял знакомый укладчик Матвеев. Он чуть отпрянул назад, узнав меня, когда я снял очки и шлем.
Мы познакомились и с той поры стали настоящими друзьями в общем боевом и любимом деле.
Вышло так, что почти все свои пятьсот прыжков я совершил на парашютах, уложенных красноармейцем Матвеевым.
Часто бывает, что моторист, жизнь которого проходит у самолета на земле, вдруг квалифицируется на пилота и со всей страстью, уже в воздухе, совершенствует свою новую профессию.
Случилось так и с Матвеевым. Красноармеец срочной службы, он отлично изучил свою скромную специальность и уложил уже свыше трех тысяч парашютов, когда его одолело желание самому совершить прыжок.
— Вывезите, товарищ Кайтанов, — обратился однажды он смущенно, вопросительно глядя мне в лицо.
— На прыжок?
— Да.
— Наземную подготовку прошли?
— Нет.
— Начните с наземной, посмотрим.
В очередной группе новичков Матвеев занимался старательно, поднимался в воздух на самолете, изучал технику отделения, пока, наконец, не убедился в полной своей готовности. Я проверил — можно было выпускать.
Последние инструкции, посадка в самолет. Перед взлетом говорю: