Наследие заводного ключа

Бейли Кристин

Могла ли я их починить? В детстве я часами наблюдала, как отец работает со своими тонкими инструментами. У него были такие замечательные руки. Непрошеный образ его обгоревшей руки среди пепла встал в моем сознании. Я потрясла головой, но глаза внезапно защипало.

Он создавал самые изумительные вещи этими руками и простыми инструментами, но запрещал мне что-либо трогать в его магазине. Когда я была ребёнком, у меня имелась привычка с помощью его инструментов разбирать всякие вещи, но мне никогда не удавалось собрать их заново. Этим я доводила отца

до белого каления. Я не могла вынести мысли о том, что разберу часы в попытке починить, а потом мне останутся одни детали.

Я потёрла большим пальцем тусклое пятнышко. Я могла бы их почистить.

Моё сердце заколотилось сильнее даже от простой мысли о полировке часов. Чистка не вернёт мою разрушенную жизнь в былое русло. Ничего уже не исправить.

Конечно, не исправить. Но это не означало, что часы должны оставаться такими, какими я их нашла. Они могут быть красивыми, даже если никогда не будут вновь работать. Я могу это сделать. Я могу это изменить.

Мои сомнения казались глупыми. Я цеплялась за то, что едва ли имело какое-то значение. Мне нужно что-то изменить. И я могла изменить это.

Нет, это не вернёт моих родителей. Нет, я не почувствую себя так, будто все вернулось на круги своя.

Но сердцем я знала, что пришла пора двигаться дальше.

Я взяла тряпку, которой полировала столовые приборы, и потёрла часы.

Проблеск серебра пробился наружу. Он поймал отсвет пламени и засверкал как живой. Тёмная зола прилипла к рифлёным впадинкам гравюры, окрашивая каждую линию драматичным черным. Я невольно присмотрелась. Гравюра выглядела почти как узорчатая компасная роза с четырьмя острыми пиками для каждого направления и вторым комплектом небольших пик между ними.

Я крепко держала часы в руке, рьяно втирая в них жизнь. Серебро нагрелось в моей ладони, как будто там ему было самое место.

Эти часы больше не принадлежали моему отцу. Они мои. Я буду заботиться о них. Я буду беречь их, и я заставлю их вновь заработать.

Перевернув их, я принялась отчищать обратную сторону. После первого же прикосновения тряпки я заметила крошечный отпечаток дедушкиной метки. Якорь с двумя цепями, безошибочно узнаваемый. Papa сделал эти часы.

Закрученные линии танцевали по наружному краю часов. В центре, на своего рода приподнятой кнопке, был выгравирован круглый узор, напоминавший мне цветок с тремя лепестками. Рисунок был как будто искажён. Мне казалось, что один из лепестков должен был указывать на защёлку, но во всяком случае не указывал.

И все же они были красивыми.

Я подумала о своём милом дедушке и осознала, что задаюсь вопросом, делал ли он гравюру самостоятельно. Papa умер за три года до пожара. И я все ещё оплакивала его так же сильно, как и моих родителей.

Держа часы, я устроилась на кровати. Я забралась под потрёпанное одеяло, но не могла удобно устроиться. Каждая косточка в моем теле ныла от усталости после работы.

Поёрзав на комковатом мешке соломы,

я попыталась устроиться получше, но что-то вжималось в мою поясницу. Я повернулась. Это что-то все ещё прижималось к моему боку.

Чёртов комок.

Выбравшись из постели, я с лёгким беспокойством приподняла край матраца. Мне не раз приходилось находить гнездо грызунов в своей постели. Кончики пальцев задели что-то мягкое, тканое. Я потянула комок материи ближе, и меня окутал тёплый запах кожи.

Рубашки!

Кто-то их спрятал так, чтобы только я могла найти.

Я торопливо вытащила их из-под постели и рассмотрела. Всего их было шесть, изношенные, ручной работы и очень старые.

Мой палец высунулся через дырку в рукаве рубашки, которую я держала в руках. Другой недоставало пуговицы. Ещё у одной начал распускаться шов на воротнике. Все они отчаянно нуждались в штопке и стирке.

Я улыбнулась. Я ничего не могла с собой поделать. Бродячий умелец бросил мне вызов, и я с радостью его приняла. Я быстренько сбегала за швейным набором. Надежда пронзила моё сердце, когда я начала штопать первую рубашку.

Возможно, я все-таки услышу, как тикают мои часы.

Глава 3

Я не ложилась спать так долго, как только позволяли глаза, и штопала рубашки. Уработавшись до изнеможения, я завязала последний узелок, затем постирала рубашки и развесила их сушиться перед огнём. Я улыбнулась. Дело сделано. Должно быть, я тыкала иголкой в свои бедные пальцы чаще, чем в ткань, но это того стоило. Совершенно вымотавшись, я провалилась в сон.

Я не поняла, что именно меня разбудило, но когда я проснулась, моё сердце подскочило к самому горлу. Святые небеса. Уже утро, и Агнес могла встать в любой момент. Что-то загремело в углу кухни. Рубашки бродячего умельца гордо висели перед огнём, провозглашая мой бунт как чёртов Весёлый Роджер.

Я вскочила на ноги, отчаянно пытаясь спрятать рубашки. Во всей кухне, полной укромных уголков для припрятывания вещей, я не могла выбрать одно место, чтобы от них избавиться.

Вон там! Я схватила корыто, бросила под него рубашки и перевернула его обратно.

Я стащила своё платье с колышка у очага. К счастью, у меня была привычка спать в нижнем белье, даже в корсете — для тепла. Я затянула шнурки корсета и натянула платье через голову, пальцы залетали над пуговицами спереди.

— Чай уже подала? — спросила Агнес, выходя из коридора, разминая плечи и зевая.

— Ещё нет, — я рухнула на колени у огня и пошевелила угли, пытаясь заставить их разгореться. Мой взгляд метнулся к корыту.

Я попыталась отвернуться. Если я буду смотреть, то Агнес может заметить. Один из рукавов выглядывал из-под корыта!

Огонь ярко вспыхнул, и я отскочила назад, пятясь к корыту, но Агнес меня опередила.

— Подожди! — я протянула руку, чтобы остановить её. Затем я прикусила язык, когда она повернулась и уселась на корыто как здоровенная жаба-бык на неудобную поганку.