Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
Тогда никакого допроса не получится, потому что слабый не может допрашивать сильного, как ученик не может экзаменовать преподавателя. Но обвиняемых себе не выбираешь, и они не выбирают следователей. Выход был только один — оказаться сильней: за счет положения, когда у тебя за спиной государство; за счет материалов дела, когда располагаешь большей, чем у преступника, информацией; за счет волевой вспышки в узковременном промежутке, за счет такого напряжения, после которого обмякал даже скелет…
Магнитофон кончил шипеть. Рябинин
— Интересно, кто это трепался? — игриво спросила Рукояткина.
— Ты с Курикиным, когда ехали к тебе, — угрюмо сообщил он.
— Голос не мой.
— И голос твой, и Курикин комнату описал, и тебя там видели — в общем, это доказано. Советую признаться, чтобы освободиться от грехов и с чистой совестью…
— …прямо в рай… общего режима, — добавила она и рассмеялась.
Улыбалась она дарственно, как королева, уронившая подвязку перед влюбленным гвардейцем. А вот смеялась несимпатично — громко и мелко, будто ее схватывала частая икота.
— Рай не рай, а признание учтут. Рукояткина, ну как ты не понимаешь…
— Ладно, — перебила она. — Деньги на бочку.
— Какие деньги? — не понял он.
— Сколько за признание годиков скинешь?
— Не я, а суд скидывает.
— А–а–а… В камере рассказывали, как скидывают. Там одна кошелек вытащила, а на суде призналась, что еще квартиру обчистила. Ей два года дополнительно и влепили.
— А не призналась бы, получила больше.
— А не призналась, — быстро возразила она, — никто бы не знал. Судьи, а мозги с дурью перемешаны. Уж если она решилась как на духу, так к чему срок–то добавлять? Осознала ведь.
— По закону за каждое преступление положено наказание, — разъяснил Рябинин.
— По закону… А по человечности?
— Чего ты слушаешь в камере — там наговорят.
— А там люди опытные.
— Судимые, а не опытные. Они научат, — сказал он и пошел к сейфу, где отыскал копию приговора по старому делу. — Вот смотри, прямо напечатано: «… учитывая чистосердечное признание, суд приговорил…»
Она осторожно прочла раза три эту строчку и глянула в конец приговора:
— А все–таки три года схлопотал.
— А разве я тебе говорю — признавайся и пойдешь домой?! Я не обманываю. Нет, домой не пойдешь.
— Тогда на хрена попу гармонь? — усмехнулась она.
— Как на хрена?! — вошел Рябинин в раж. — За срок тебе надо бороться! Чтобы получить поменьше! Рассказать про себя всю подноготную…
— Голенькую хочешь посмотреть? — поинтересовалась Рукояткина.
— Выражения у тебя, — поморщился он. — Все на секс переводишь.
— А ты не переводишь? — певуче спросила она, заиграв глазами, как клоун. — Все на мои коленки поглядываешь.
— Ничего не поглядываю, — покраснел он и забегал глазами по кабинету, но они были везде, белея в центре маленького кабинета, как лебеди посреди пруда.
Рябинин за свою следственную жизнь опустившихся
На Рукояткину смотреть было приятно.
Позвонил телефон. Рябинину пришлось под ее взглядом говорить о ней с Петельниковым, пользуясь только двумя словами «да» и «нет». Все–таки они сумели обменяться информацией: Вадим сообщил, что обыск ничего не дал — ни денег, ни вещественных доказательств. Сведения Рябинина были еще короче.
— Все понятно, — невпопад ответил Рябинин и положил трубку. — Ну как, решилась?
— Уговорил, — вздохнула она. — Видать, все на мне сходится. Даже магнитофон. Придется колонуться.
Рябинин вскинул голову — не ослышался ли? Она молчала, но лицо стало другим, грустновато–рассеянным, словно ее мысли ушли назад, к началу жизни. Рябинин ждал этого.
— Пиши, — грустно очнулась она, — расскажу про каждую стибренную булавку.
Спокойно, чтобы не дрогнула рука, развинтил он ручку. Стучать на машинке было неуместно. Он боялся расплескать ее настроение. Не думал, что все кончится так просто. Впрочем, чего ж простого — больше трех часов сидит!
— Пиши, — подняла она затуманенные глаза, не большие и не маленькие, а нормальные человеческие глаза, — в прошлом году, в январе, обокрала пивной ларек. Числится такая кража?
— Надо узнать в уголовном розыске, — ответил Рябинин, не отрываясь от протокола. — Сколько взяла?
— Триста один рубль тридцать копеек.
— Тридцать копеек? — переспросил он.
— Тридцать копеек. В феврале геолога пьяного грабанула.
— Сколько взяла? — поинтересовался он, не поднимая головы.
— А нисколько. Он уже у супруги побывал, чистенький, как после шмона. Одна расческа в кармане, да и та без зубьев.
Рябинин поднял голову и задумался: мелочиться не хотелось, тем более что впереди речь пойдет о крупном.
— Ну, это, пожалуй, не считается.
— Пиши–пиши, — тихо, но твердо потребовала она. — Сам говорил, чтобы стала чистенькой. А это покушение на кражу.
Рябинин начал писать — это действительно покушение на кражу.
— Так, — вздохнула она, — не упустить бы чего… Квартиру в марте грабанула… Могу показать дом. Хорошая квартира, кооперативная, санузел на две персоны.
— Что взяла? — задал свой стандартный вопрос Рябинин.
— Пустяки. Бриллиантовое колье и сиамского котенка.
Он усмехнулся, записал про колье, но про котенка вносить в протокол не стал. Вся злость к ней уже пропала.
— Где колье?
— Сменяла на бутылку «Солнцедара» у неизвестного типа.
— Выходит, колье ненатуральное?
— Колье не знаю, а «Солнцедар» был натуральный: градусов девятнадцать.
Он не удивился, если бы она и бриллианты променяла, — ее широкая натура видна сразу.