Нечисть Северного леса
Шрифт:
Сидя на коленях под березой, как в былые времена ученичества, Пахом сосредоточился, закрыл глаза. Собрал воедино тело и дух. Соединил сознание, подсознание и доступное теперь сверхсознание. Слился с окружающим миром. С нерушимой гармонией, что всегда царила здесь.
Вот, унесенный легким порывом ветра, сорвался золотистый лист с березки. Казавшийся невесомым, он таковым, конечно же, не был. Медленно, плавно, притягивала его к себе извечная сила земная.
Но застыл лист в воздухе.
Время потерялось.
Замедлилось.
И одновременно побежало, закружилось спиралью – вне пространства и
Здесь место Силы. Здесь место Покоя. Здесь можно отдохнуть. Исцелиться. И получить достаточно энергии, чтобы исцелять не только себя.
***
И тут произошло вовсе неожиданное. Странное и страшное.
Приобщиться к силе не удалось. Вместо этого ударила тьма.
Непроглядная. Живая. И оновременно мертвая. Ощутимая. И нереальная. Плотная. И всеобъемлющая. Именно ударила. Удар был не телесный, но болью и холодом прошибло все тело. А потом – сковало. Будто ледяным кулаком сжало. Страшно прожгло холодом каждую клетку. Каждый атом. Все существо…
Пахом еле открыл глаза, однако ничего не увидел. Вернее, увидел. Её. Тьму. Ту, что напала в духовном мире, во время сосредоточения. Теперь она была воплощена физически. В этой тьме не разглядеть цвета, даже черного – самого естественного для темноты. Эта Тьма не имела цветов. Зато имела глубину. Страшную, засасывающую, тянущую, леденящую глубину. Без дна. Без начала и конца. И еще она клубилась. Пыталась окутать, объять, поглотить. Это были смертельные объятия…
И вырваться из них было невозможно. Тело не слушалось, оно просто не двигалось. Не хотело слушаться, словно бы чужое. Даже разум постепенно умолкал, мысли исчезали, меркло сознание. Тьма поглощала – постепенно, неспеша, но верно и гибельно. Неотвратимо. Жутко. Как обезумевшая стихия. Да это и была стихия – не здешняя, из иных измерений. Как она прорвалась сюда?
Любое усилие воли блокировалось. Подавлялось безжолостно. Тьма имела свой разум. Холодный, запредельный разум. В нем не было клокочущей ярости или всепоглощающего, стирающего границы желания убить, уничтожить свою жертву. Нет. Все эти мелочи чужды ей. Все они просто тонут и растворяются в бездонном океане равнодушного чистого зла. Черного, колючего, пожирающего Зла, которое просто сметает любую волю. И это мерзко… и страшно до одури.
Да, Пахом ощутил страх.
Такой страх, что начисто лишал рассудка. Душил и выворачивал наизнанку. Настоящий страх. Тот, с которым невозможно бороться. Который ввергает в бездну отчаяния и безумия, ломает, корежит, разбивает вдребезги даже самую сильную волю к сопротивлению… Да и как такому можно сопротивляться? Бесполезно…
Ты думал, что познал страх и ужас. Думал, что умеешь бороться со злом. Думал, что ты воин. Но ты жалкое ничтожество. Поганый червь. Ты гнил в своем жалком, ничтожном мирке. И сейчас сгниешь. Исчезнешь… Навсегда.
Жгучий, прошибающий, словно шквал огня из преисподней, и одновременно противно-режущий, проникающий под кожу и рвущий изнутри, голос буквально вбивал в сознание жуткие слова. Угрожал. И уничтожал.
Это говорила Тьма.
Адским, титаническим усилием Пахом осознал, что еще как-то держится. Но это усилие снова потонуло в бездне. В жутком напоре Тьмы, которая почти раздавила и поглотила. Тело по-прежнему не слушалось.
Снова нереальное, разрывающее усилие.
Нет! Я не сдамся. Убирайся прочь!
В ответ мозг и все тело резануло, долбануло и расплющило такой болью, что давление, стискивавшие и пленившее до сих пор, показалось ласковым прикосновением. Это была пытка. Пахом умел терпеть боль. Умел выдерживать пытки. Отражать ментальные атаки. Любой силы и сложности. Мог сам ответить такой же атакой. Разнести в клочья, стереть, лишить разума и воли любого противника в бою, будь то несокрушимый монстр или колдун, десятилетиями овладевавший искусством гипнобоя.
Но такую боль терпеть просто немыслимо! Лучше бы сразу убило! Забыться и раствориться. Навсегда. Лишь бы больше никогда не сталкиваться с такой изуверской пыткой.
А пытка длилась. И не думала прекращаться. Сжигала. И замораживала. Била в агонии. И заставляла застыть, окаменеть. Разрывала на части. Но не спешила. Делала это медленно, садистски, неспеша. Сколько времени это длится? Миг? Вечность? Или нисколько?
Пробиваясь сквозь чудовищную, сковывающую, истребляющую боль, Пахом снова собрался. Вобрал все остатки воли, сознания и разума в одну точку, в один момент. Сконцентрировался. И вновь дал отпор Тьме.
Ничтожество. Не сопротивляйся. Ты не смеешь. Я сильнее. То, что ты испытываешь сейчас, это еще не боль. Может быть гораздо хуже. Смотри…
И стало еще хуже. Еще нестерпимее. Еще смертельнее.
Но чем сильнее напирала тьма и разрывала боль, тем больше росло безумное, лишенное всякой логики сопротивление. Пахом знал, что силы наисходе давно. Что напавшее зло тысячекратно сильнее и могущественнее. Что ей неведомо поражение. Но не сдавался.
Если я еще держусь, значит, не так уж ты силен. И на тебя найдем управу.
И удалось собраться. Сконцентрироваться ещё больше. Превратить невыносимую, смертельную боль – в причину держаться. В источник энергии. Удалось! Постепенно, по крупицам, Пахом снова собирал разбитое сознание воедино. Собирал и сплавлял в единое, сконцентрированное огненное ядро. Ядро, способное сокрушать и уничтожать. Ядро, вмещающее в себя все скрытые резервы тела, воли и духа. Силы, дарованные тайными знаниями и практиками. Силу предков – десятков, сотен, тысяч светлых могучих воинов, ушедших в высшие миры, но не покинувших своих потомков.
И ударил.
Ударил по тьме, которая черной, осязаемой плотью окружила и почти сожрала, унесла в непомерную адскую, клокочущую бездну.
И дрогнула Тьма.
Дрогнул корежащий голос, снова попытавшийся черным лезвием взрезать мозг, проникнуть в самую суть.
Дрогнул, натолкнувшись на непреодолимую, стойкую преграду.
А Пахом снова нанес концентрированный, мощный удар. Нелегко это давалось. Жутко нелегко. Но опять дрогнула Тьма. И начала отступать – медленно, нехотя, с беснующимся скрежетом, жутким и диким, от которого кровь стынет в жилах. Новая волна неимоверной боли, которая до этого казалась нестерпимой, накрыла.