Необыкновенные приключения юных кубанцев

Репьева Ольга

У Рудика это обстоятельство отвращения не вызвало. Он как раз пребывал в расстроенных чувствах (о причинах, возможно, будет сказано несколько позже), и первой мишенью для отмщения стала Нюська, позже прозванная «косой». «Путался» он с нею около месяца — до самого отъезда из хутора.

— Не знаю, как посмотрят на это остальные, — покрутил головой Федя.

— А кому какое дело? У нас давние отношения, — пытался обосновать свои намерения бывший ухажор.

— Вот именно: давние. Сейчас многое изменилось.

— Не

пойму: ты против её присутствия на именинах или — чтоб я с нею попутался ещё какое-то время? — не мог взять в толк охотник поразвлекаться с похотливой особой.

— Да нет, места хватит и для неё… А насчёт «попутаться» против буду, пожалуй, не только я.

М е с т о для погреба-укрытия выбрали в саду под невысокой, но старой, развесистой грушей, ветви которой шатром свисали почти до земли. Поскольку имелось в виду использовать его и как убежище, а семья у Шапориных дай бог, то яму решено было отрыть достаточно большую. Крышу предполагалось замаскировать дёрном, что сделает её незаметной со стороны даже зимой, когда дерево оголится.

А пока что листва, уже тронутая осенней проседью, была густа и столь надёжно укрывала работающих, что резвившаяся неподалёку малышня смогла обнаружить их, когда с трёх сторон ямы высились уже внушительных размеров кучи чернозёма, а глубина доходила землекопам до пояса.

С появлением малышей работа замедлилась: кидать землю пришлось на одну сторону, поскольку те заходились строить хатки. Тут же оказалась и курица, норовившая выискивать добычу именно в свежевыброшенных комьях, и надо было следить, чтоб не задеть и её. Пеструха была совершенно ручной и смело брала дождевиков из рук детей.

— Валела, не малай станиски, — сделал замечание Колек, когда сверстник, угостив курицу обрубком червя, вытер пальцы об одёжку. — Они зе класивые!

Штанишки у него и впрямь были красивы: из чёрного блестящего шёлка, с накладным кармашком, с помочами крест-накрест и прорезью сзади (дабы садиться на горшок не снимая). В таких же, только коричневого цвета, щеголял и другой; рубашки, тоже шёлковые, у обоих были одинаковые — светложёлтые.

— Может, сделаем перекур? — предложил Федя. — Часа два уже трудимся без передыху.

— Давайте, если заморились, — откликнулся Ванько. — Лично я токо разохотился.

— А у меня уже две водянки на ладонях, — сообщил Рудик, втыкая штыковку.

— Ну-ка, покажь, — засомневался Федя. — Э, да ты белоручка! У наших девчонок и то руки помозолистей.

— У каких это ваших?

— Ну, у Веры, у Клавы Лисицкой. Да и у твоей сестры Марты, когда была здесь с нами.

Уселись, свесив ноги, на ветку — толстую, шероховатую, отходившую от ствола почти под прямым углом. Малыши тут же по ступенькам спустились в яму, взялись за лопаты, подражая взрослым. Обследовав комья наверху, к ним спрыгнула и курица.

— Скоро

дойдём до глины, — сказал Федя, с метровой высоты оглядывая сделанное.

— Землю придется вывезти, чтоб не было бугром, — поделился соображениями Ванько. — А на вскрышу, под дёрн, пойдёт глина — не так будет промокать.

— Пол и бока надо бы чем-то утеплить.

— Свяжем маты из камыша или куги. Будет годнецкий блиндажик!

Рудик участия в обсуждении предстоящего обустройства не принимал.

— А ты чё, никак нас стесняешься? — посмотрел ему в глаза Федя, ухмыльнувшись.

— Не по-онял…

— А чё тут понимать? Закуривай. Пока ухи не попухли.

— С чего ты взял, что я курю? — попытался было отвести подозрения тот, но при этом «ухи» предательски порозовели, как у нашкодившего шалуна.

Чтобы не конфузить ещё больше, Федя отвёл взгляд, пояснив: — Вчера в сенях от тебя несло никотином, как от козла.

Рудик не нашёлся, что сказать. Ванько делал вид, словно ничего особенного не произошло.

— Кури, — сказал, — если хочешь.

— А что, и закурю! — с вызовом воскликнул разоблаченный.

Достал из кармана штанов небольшой, ручной работы, алюминиевый портсигар, нажатием кнопки откинул крышку. Здесь приготовлено было на несколько закруток аккуратно нарезанного листового табаку, несколько бумажек и дощечка-спичечница в виде гребёнки. Свернув цигарку, прикурил от отломленной красноголовой спички, чиркнув ею о тёрку, нанесённую с двух сторон внизу.

— Дай-ка глянуть, — взял у него диковинку Федя. — Первый раз такие вижу. Где взял?

— У тёти. Фрицевские. Стырила несколько штук, а я у неё.

— И давно куришь?

— С неделю.

— Что за нужда заставила?

— Да никакой нужды… Просто ребята курили, ну, и я. Надоело выглядеть умником.

— Да, не зря говорится: с кем поведешься, от того и наберёшься… — В замечании угадывалось сожаление пополам с осуждением.

— А что в этом такого? Многие пацаны курят.

— Это ж где? Про хуторских, не говоря уже про нас, я бы этого не сказал.

— В Ивановке, например… Ничего страшного не вижу!

— Ну и дурак. Вань, а ты чего молчишь? — не стерпел Федя. — Одобряешь, что ли?

— Он, Хветь, теперь всё равно не бросит, одобряй не одобряй. Даже если б снова захотел выглядеть умником.

— Ты так думаешь? Захочу — и брошу! — заявил бывший «умник».

— Зарекалась свинья дерьмо жрать, да никто не верил… А вообще — твоё личное дело! — Ванько спрыгнул. — Схожу за возком, а то земля уже обратно в яму скатывается. Эй, клопики, кто со мной на тележке покататься? — Забрав малышат, ушёл.

— А я б советовал бросить, — опять взялся за Рудика Федя. — Хотя бы из-за спичек: такое добро переводишь зря! У людей по утрам нечем печку разжечь.