Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
— Ты её до сих пор любишь?
— Теперь уж люби не люби… Вспоминаю часто. И помнить буду всю жизнь. Но мы, кажись, опять отклонились. Спать ещё не захотела?
— Нисколечки. А что было потом? Это я про Нюсю, — вернулась она к рассказу о её судьбе.
— Потом был суд, конешно. Скрыть преступление было невозможно, так как тот подонок вдобавок вывихнул ей руку, и Нюся попала в больницу. Негодяя присудили к расстрелу, а мать лишили материнства; правда, дали испытательную отсрочку. После этого она пьянствовать перестала. По крайней мере, пока они живут на хуторе, а это с июня месяца, за нею ничего такого
— Всё равно он нехороший!
— Я его и не хвалю. Правда, до оккупации мы не видели в этом большого преступления, хотя и не одобряли. Теперь — другое дело. Поэтому Миша — он малолетка, а всё понимает верно — на меня и недоволен.
— Ты его приструнишь?
— Рудика? Приструнишь — не то слово. И притом не я, а мы. Постараемся внушить словесно… Может, пойдем уже бай-бай? 3автра, вернее сёдни с утра нам предстоит работа.
— Ты вот сказал: умереть — не лучший выход, — словно не расслышав его предложения, сказала Тамара. — А если б тогда сорвалось и тебя стали бить, как папу или Степку… ты бы что?
— Не будем гадать о том, чего не было и быть не могло!
— А всё-таки? Интересно знать, как бы ты поступил, если б их, полицаев, оказалось больше и они тебя скрутили.
— Ну, смотря по обстоятельствам… Мне трудно это представить; прикончил бы сперва как можно больше гадов… пока не застрелили бы. Но больше — никаких вопросов! Идём, впереди у нас много времени, успеешь наговориться, ещё и надоем.
— Скорее я тебе, чем ты мне!
С этими словами они, наконец, и покинули скамейку под алычой.
Результатом затянувшейся беседы был у неё крепкий сон и позднее пробуждение. Этому способствовала ещё и полнейшая тишина в хате, какой Тамара не знавала за все дни проживания в шумном верином семействе. Новоприобретённая тётя старалась не грюкнуть и не звякнуть — «пущай девочка выспится вдоволь!»
За завтраком Агафья Никитична подтвердила намерение принять ребят в свою семью под видом племянников. Поделилась и могущими возникнуть опасностями: надо бы зарегистритроваться, а документов-то никаких, даже метрик нет. Ну как заподозрят в принадлежности к евреям, большевикам или партизанам. Не за себя боязно — за них… Один выход, правда, имеется. Сестра, у которой они с Ваней оставляли Валеру, тоже с радостью дала бы им приют. Да что там приют — хоть завтра бы удочерила её и усыновила братика. Ей, бедняжке, в жизни не повезло. Вышла замуж, но не успели и ребёночком обзавестись, как мужа ни за что ни про што арестовали, обвинили бог знает в чём и сослали неведомо куда. Она его ждала-ждала, да так и осталась одна-одинёшенька, безмужняя и бездетная. Давно ей хотелось ребёночка, и она счастлива будет стать им обоим мамой. А живёт на отлёте — не надо будет и отмечаться в полиции. Тамара может жить то там, то здесь — никому и в нос не влетит интересоваться, кто такая. А там, глядишь, и наши возвернутся. Не может же быть, чтоб германцу не своротили шею!
Оба варианта для Тамары были приемлемы и желанны. Как старшие решат, так пусть и будет, согласилась она. 3а всё останется им благодарна и никогда не забудет этой их доброты.
После завтрака пришла к Шапориным забрать брата —
Землекопы во вчерашнем составе явились пораньше, и ко времени, когда Тамара пришла звать обедать, управились с ямой. Сидели, отдыхая, на той же ветке, где застал вчера Володька.
— Посиди с нами, — предложил Ванько, когда она, пригласив, хотела уходить. — Мы недолго.
От неё не ускользнуло, как он едва заметно подмигнул Феде.
— Слышь, Рудой… — начал тот. — Ты что, с Нюськой не поладил?
— Почему ты решил, — шевельнул тот плечом.
— Видел, что ты возвращался рановато.
— А почему ты от Клавки рано вернулся? — вопросом же ответил бывший тамада, зная, что тот пойдёт провожать её домой.
— Ты нас к себе не ровняй! Наши отношения не выходят за рамки приличия.
— Может, и у нас будет так же!
— А не ты ли мне позавчера говорил другое? — не отставал следователь. — Или считаешь меня глупей себя?
— Какое вам, вобще-то, до нас дело? — с вызовом огрызнулся допрашиваемый.
— Раз сердишься, значит, правда: отшила, — съязвил Федя.
— Да ничего подобного! — Задетый, Рудик изобразил на лице презрительную гримасу. — Просто ушёл сам.
— Ох, ах! Он ещё и врать научился у своих ивановцев!..
— Ничё не вру. — Наклонился к нему и тихо, чтоб не расслышала Тамара, добавил: — Она как раз в эти дни больная.
— Чё буровишь! — не дошло до Феди. — Вы же ушли с песней.
— Ты, наверно, ещё не в курсе… Уйдёт Тамара — объясню, что к чему.
Тамара посмотрела на Ванька, готовая подняться, но тот знаком разрешил присутствовать. Ей и самой было интересно, чем же кончится эта словесная обработка.
— Ничего не надо объяснять, — сказал молчавший до сих пор старшой. — Это к делу не относится. Мы неспроста завели этот разговор — он для нас очень важный.
— Не по-онял…
— Важный потому, что стоит вопрос: быть тебе нашим другом или нет.
— А при чём тут э т о?
— А при том, — снова подключился Федя, — что с мерзавцем мы дружить не собираемся!
— Значит, до этого я мерзавцем не был, а теперь стал? — всё ешё не уступал своего Рудик.
— Если говорить начистоту, ты им был и тогда… А теперь и тем более. Не кривись. Хоть у неё, как ты считаешь, и не все дома, всё одно ты поступаешь подло.
— В чём же ты видишь подлость?
— А если у неё будет от тебя ребёнок — ты что, возьмёшь её в жёны? Станешь помогать, чтоб не сдохли с голоду? Нет. А теперь ведь не советская власть! — высказал Федя не только свои аргументы.
— Вот вы о чём!.. А если она обратно снюхается с каким-нибудь Гундосым, вы ей запретите? Или и его заставите жениться?
— Это, Рудик, называется уже демагогией, — вмешался Ванько. — Во-первых, в этом случае наша совесть не была бы запятнана — Гундосый или там Плешивый — нам не друг. А во-вторых, пока фрицы здесь, мы последим, чтобы она ни с кем не «нюхалась». Так что выбирай: или Нюська, или мы.