Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
Как дрогнула жадная свора вампиров, Что потом и кровью народов жила.
В панический ужас поверг мироедов Рабочий России великой победой!
И понял заводчик, кулак и купец, Плантатор-расист, бизнесмен-воротила, Что рано иль поздно наступит конец — Сметёт и его пролетарская сила!
В Европе, Америке, в мире везде, Где люд обездоленный стонет в нужде.
Тогда толстосумы мешки развязали И, с миру по доллару, вал золотой Штыком, пулемётом, махиной из стали Попёр на Советы зловещей стеной…
Деникин, Юденич, Колчак и другие, Антантой закупленные на
Но Ленин великий, сплотивший народы На бой беспощадный за дело Свободы, Усилием гения, волею масс Страну молодую — дитя в колыбели — От алчных шакалов, от гибели спас.
И вышло не так, как того бы хотели Кровавые хищники разных мастей!
Сбывались мечты угнетённых людей.
Но поступь Истории денежный Боров Законной считать ни за что не желал; Он выход искал, и нашёл его вскоре В Фашисте Адольфе, что Фюрером стал…
На этом Федя декламировать закончил и хотел снова спрятать тетрадку в стол, но Ванько протянул руку:
— На этом всё? Можно глянуть?
— Пока всё. А вообще — примерно, половина. Закончить хочу нашей полной победой над фашистами. Как, по-твоему, ничего?
— По-моему, очень даже неплохо. Но есть замечание. Можно?
— Буду очень даже признателен! — его же усиливающими смысл словами разрешил начинающий поэт.
— Ну, первое — это насчёт кандалов: их, как известно, надевали каторжанам не на плечи, а на ноги.
— Согласен. Пусть будет «стряхнул с своих ног кандалы вековые». Хотя имелось в виду не кандалы конкретно, а царский гнёт вообще. Что ещё, на твой взгляд, надо бы изменить?
— Да вот четвёртая строчка: «Помещичий, царский и прочая гнёт»… Последние слова звучат как-то не по-современному.
— Можно подумать… А если так: Помещичий, царский, буржуевский гнёт?
— Это уже лучше.
— Дальше у меня складывается такой вариант:
Да только подвёл их стратег бесноватый, И Доллар, и Фунт просчитались, увы:
Вскормили мерзавца, а он, как когда-то, Не смог на колени поставить Москвы.
— Имеешь в виду Наполеона?
— Да, конешно. Доллар — Америка, Фунт — Англия; главные акулы капитализма. Ведь все они на нас чёртом смотрят и с Гитлером заодно.
— Это точно… Вобщем, будет отличное стихотворение! Но я не думал, что твои складные стихи даются тебе так непросто: вон сколько строчек с исправлениями, — покрутил головой Ванько.
— Это не только у меня так, — сказал Федя. — Даже у Александра Сергеевича в оригиналах не всё гладко. Маяковский не зря говорит: «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды». А эти исправления оттого, что русский язык, как, наверно, никакой другой, очень богат. У каждого слова много синонимов, один лучше другого. Перебираешь их мысленно, кажется — вот оно, самое подходящее слово. Напишешь, подумаешь, а тут явилось ещё более удачное. Затем — единственно верное, как ход в шахматах. Только там надо мозги напрягать, а когда сочиняешь стихи — одно удовольствие.
— Я как-то тоже попытался сочинить. Но дальше двух строчек дело не пошло. Другое дело — тяжести:
— Хотел от руки, печатными буквами, размножить и разбросать в людных местах. Подальше, конечно, от хутора. На станции, в станице на базаре. Ты как на это смотришь?
— С неодобрением. Знаешь, почему? Пользы мало, а случиться могут большие неприятности! Многие знают, что ты сочинял стишки. Лёха, например. Поэтому лучше не рисковать.
— Хотелось отметить славную дату, — явно огорчился юный поэт. — И хоть по-комариному, но куснуть или хотя бы припугнуть… если не самих оккупантов, то хотя бы их приспешников.
— Куснуть бы надо, это точно, — согласился приятель. — Того же Гапона. Но не словами, а как-то почувствительнее. К старосте у меня личные счёты: приказал забрать у моей крёстной корову. Она проследила, куда отвели — и что ты думаешь? Поставили у него в базу. На откорм.
— Выслуживается, прихвостень фрицевский! Сперва откормит и только после этого им на стол. Заделать бы ему красного петуха, чтоб нечем было и свою худобу кормить.
— Как раз с этим я к тебе и шёл. Посоветоваться, как это лучше сделать, чтоб не влипнуть.
— У него во дворе аж две скирдяки люцерны, и есть хар-роший способ их уничтожить. При этом без всякого риска быть заподозренным.
— Что за способ? Выкладывай, — оживился Ванько.
— Я недавно прокипятил в подсолнуховой золе клочок ваты от старой фуфайки, — начал Федя издалека. — Рудик подсказал. И знаешь, какой она стала горючей! Не хуже той, что имеется в подсолнуховых шляпках.
— Ну и что? Огонь добывать у нас пока есть чем.
— Слушай дальше. Если из такой ваты изготовить жгутик длиной… ну, скажем, в полметра (это можно определить опытным путём), чтобы тлел минут десять. Один конец вставить в бумажную трубочку, насыпать в неё немного винтовочного пороху и рядом положить тряпку, смоченную в керосине… Смекаешь? Поджечь жгутик с другого конца…
— Он дотлеет до пороха, от вспышки загорается тряпка, — закончил его мысль Ванько, — и…
— Красный петух готов!
— А за это время запросто можно слинять, и гадай, кто это сделал. Что ж, это получше, чем мина с линзой!
— Хотя бы потому, что устроить всё это можно глубокой ночью и в любую погоду.
Их рассуждения прерваны были ворвавшейся в хату возбуждённой троицей. Лица ребят светились радостью. Не успел Ванько спросить о причине, как Борис вручил ему листок бумаги. Тот, пробежав глазами, воскликнул:
— Так это ж весточка от Андрюшки!
Федя выхватил и впился глазами.
— Точно… Уж я-то его каракули знаю! — Волнуясь, начал, читать: «Сообщаем, что мы живы, здоровы и в безопасности. Вы всё поймёте, узнав, что с нами тот, кого мы видели на островке в бинокль с кургана. Он тоже шлёт вам горячий привет. Мама пусть не переживает: у нас тут всё нормально. М. всех вас целует, а я крепко жму руки. Андрон». Да, это писал он. Жаль, что не сможем уже порадовать тёть Веру, — добавил Федя, возвращая весточку.