Неотвратимость
Шрифт:
— Так вот и я не заметила, — обрадовалась она. — Спасибо, люди подсказали. Повести Белкина, понимаете, туда погнали.
— Что?!
— Повести Белкина, говорю, заверстали Пушкину, а печатала Первая образцовая. Вот вам и образцовая.
Крылов громко рассмеялся, посмотрел на Костю, и тот жалко улыбнулся.
— И кто же заметил?
— Да вот, — кивнула в сторону Кости.
— Не надо менять, — строго взглянул на Костю. — Просто Упин не знает: «Повести Белкина» — название одного из произведений Пушкина. — И помолчав, добавил: — А вы разве в школе не проходили этого?
— Нет, — нисколько не смутилась она, —
— Значит, «К. Упин»? — Костя старательно зачеркнул имя. — Вы безусловно правы, Сергей Александрович, читатель и так догадается, что этот Карл, то есть Климентий, вернее, Кирилл Упин — не дурак.
— Костя! — укоризненно перебил Крылов. — Ну как тебе не стыдно измываться над девчонкой? Кстати, — пододвинул Костину рукопись, — и ты небольшой грамотей. Вот пишешь: «Это положение усугубляется…» А что значит «усугубляется»?
Зазвонил телефон.
— Слушаю… Бегу, бегу… Подожди здесь, Костя.
Крылов быстро вошел в стенографическое бюро. В комнате, обтянутой мягкой ворсистой материей, расходящейся от люстры лучами, у одной стены были расположены кабины с тяжелыми, обитыми дерматином, дверьми.
Приглушенно, мягко стрекотали машинки. Старшая стенографистка у телефонного пульта подняла голову:
— Третья кабина, — кивнула Крылову.
Он вошел, сел у столика против стационарно укрепленного микрофона, надел наушники:
— Здравствуй, здравствуй, дорогой Дитрих. Рад слышать твой голос. Как дела?
— Отшень хорошо. У Фау Фау Эи толстая папка документы.
— О Панченко?
— Нет, там Бергер, но еще Панченко, приезжать смотреть…
Крылов рассмеялся:
— Легко сказать — приезжай. Нет повода. Понимаешь, трудно командировку получить… Что? Куда ты пропал? Ты слышишь меня, Дитрих?
— Слышу, слышу… Все есть трудно… Наверно, на процесс военный преступник Бергер есть повод. Через месяц процесс есть будет.
— А копии документов, касающихся Панченко, можешь снять?
— Серьежа, отшень много документы, не знаю, что тебе интересовайт будет. Ты сам должен смотреть приезжать.
— Едва ли, — раздумчиво сказал Крылов. — Ладно, Дитрих, спасибо, поживем — увидим, может, и приеду, только вряд ли.
Они попрощались, и Крылов вернулся в свою комнату.
— Так что значит «усугубляться»? — спросил, усаживаясь в кресло.
— Ну это, — зашевелил пальцами Костя, — как бы это сказать…
— Возьми-ка на полке Даля, найди это слово.
Костя взял словарь, завозился, зашевелил губами.
— Ты когда-нибудь словарями пользовался?
— Сейчас, сейчас… Вот…
— Прочти. Вслух прочти.
Костя медленно прочел:
— «Усугублять — увеличивать, усиливать вдвое, умножать…»
— Так вот, может положение удваиваться, увеличиваться или умножаться?
— Но ведь так все говорят! — запротестовал Костя.
— Нет, не все! Только те, кто уродует свой язык. А вина твоя в том, что употребляешь слово, не зная его значения. И вот она-то может усугубляться. А учитывая, что работаешь в газете, усиливаться вдвое, даже умножаться… Так вот, — заключил он, — не лучше ль на себя оборотиться?
Костя молчал. Помолчал и Крылов.
— Возьми, — протянул он Косте статью, — доработай. Отличная вещь получается. Молодец.
После ухода Кости Крылов зажег свет и сел за свой незаконченный очерк
Точно пытаясь себя обмануть, Сергей Александрович объяснял свое плохое настроение тем, что не удается очерк. Дело было в ином, а в чем, он не хотел себе признаться. И очерку мешало это иное.
Совсем маленькое, но глубоко проникшее в него. Забившись куда-то в самый дальний уголок, оно сидело тихо, не шевелясь, не тревожа почти целый день, а к вечеру нет-нет да и царапнет лапкой — цап-царап…
Он заглушал, душил это ненавистное существо — никаких сомнений нет. Столько живых свидетелей, документов, расследований… Цап-царап — а куда девать гестаповский документик? Почему так враждебно молчал Голубев, и почему так противоречит его словам версия Хижнякова, ведь они оба очевидцы события?.. Ну и черт с ним, не полезу в эти лабиринты, они мне неинтересны, они к делу не относятся… Цап-царап — а что это за странная история с Зарудной?.. И это мне неинтересно. Главное, решающее — неопровержимо, факты железобетонные. Заткнись наконец, замолчи, а то удушу!.. Цап-царап — удушить тебе не под силу, не сможешь, а уйти мне некуда, я могу жить только у тебя, в тебе, пока ты не ответишь на мои вопросы. Я не буду часто тревожить тебя, постараюсь утихнуть, только знай, я все время буду с тобой.
Крылов поднялся, сунул в ящик стола рукопись и яростно захлопнул его. Никуда не заходя, отправился домой.
Сергей Александрович женился, когда ему было сорок лет. Его жене, Ольге, в день свадьбы исполнилось двадцать. Она не видела, не ощущала разницы в годах. По-спортивному подтянутый, добрый, остроумный, он покорил ее еще своей трогательной заботой, чуткостью. Она не была в него влюблена, но ей нравилось в нем все. Выйти замуж за такого человека — большего счастья не надо. Она сделает и его счастливым. Робко спросила, не станет ли возражать, если она бросит работу в тресте зеленых насаждений, куда ее направили после техникума. Он с радостью согласился.
Однажды в обычный будний день он принес ей цветы, и это вызвало бурную радость. Расцеловав его, сказала;
— Ты молодец, Сережечка, не забываешь, что я ровно вдвое моложе тебя. Приноси мне цветы всегда.
Он добродушно улыбнулся:
— Во-первых, цветы не годам, а тебе. Во-вторых, если приносить их каждый день, они перестанут радовать. Это превратится в привычку. А в-третьих, милая, — снова улыбнулся он, — постепенно разница в годах сотрется.
— Что же, Сержик, ты думаешь, я начну стариться раньше тебя?