Непонятные
Шрифт:
— Гулзиба, спасибо тебе за платочек. Как ты поживаешь?
— Расскажите вы о себе, что я?..
— Я намереваюсь вступить в ханское войско…
— Скоро?.. Не будет ли опять скучать по вас ваша матушка, ваши дети, другие люди?
— Я вижу, ты любишь моего сынишку.
— А вы сами?
— Как свою душу.
— Я тоже.
Кумар-аналык отдыхала в мазанке и слышала этот разговор. Она притихла, затаилась, пораженная тем, как свободно они беседуют, как по-особенному звучат их голоса.
Ерназар умолк, задумался, и Гулзиба всполошилась: уж не сказала ли она что-то не то и не так… Она сделала два шага к мазанке, но вернулась назад.
— Ерназар-ага,
— Спрашивай.
— Какая дорога самая трудная?
— Неизвестная! Самая трудная дорога та, которую не знаешь.
— С чем можно сравнить дружбу непостоянного человека?
— Дружба неверного — письмо, написанное на льду.
— Какие люди вам не нравятся?
— Мне не нравится истопник, боящийся дыма! Мне не нравится кузнец, которого раздражает стук молота… У меня тоже припасен для тебя вопрос, Гулзиба. Как, по-твоему, умный становится умным?
— Умный, я думаю, становится умным после того, как наделает много глупостей.
«Как она повзрослела! Тогда, на берегу, была совсем-совсем юной. — Блаженная дрожь пробежала по телу Ерназара. — Неужели это никогда больше не повторится?.. О чем это я? До любовных ли утех мне теперь!.. А девушка умна, красноречива, может, это Сержанбай ее так славно воспитал? Работник его Рузмат тоже в прошлый раз проявил разум не по годам… Глядишь, и Тенел вырастет достойным помощником мне…»
— Как, по-вашему, Ерназар-ага, мой отец умирал несчастным?
Трудно сказать.
— Я буду жить только с правдой в душе, то есть помня о ней всегда… Буду правдивой, Ерназар-ага, и Тенел — тоже. Тогда ведь мы будем счастливы? — подалась Гулзиба к Ерназару. — Почему вы молчите? Я хочу жить так, как вы повелите, как укажете мне!
— Гулзиба, принеси воды! — раздался издалека голос Рабийби.
Девушка скрылась на мгновение и опять появилась, держа горлянку. Она метнула на Ерназара быстрый, какой-то особенный взгляд. И любовь, и зов, и напоминание о том, что принадлежало только им одним, было в этом взгляде. Всем существом Ерназар отозвался на него. Пронзенный страстью, он всем своим мужским естеством тянулся к Гулзибе, которая от него удалялась, устремлялся за ней. «Моя! Она была моя! Какая красавица!.. Одежда, совсем простая одежда скрывает такую красоту… Но я-то видел — она сверкает, как луна сквозь рваные темные тучи… Была бы Гулзиба байской дочкой, джигиты всего Хорезма стали бы бродягами и паломниками на дороге к ней… Да, а годы мои уходят, утекают что вода… Хотя… почему? Баи, годящиеся мне в отцы, женятся на девушках. Если бы не клятва, данная матери… А может, она поймет? Мать есть мать… Скажу ей, что хочу взять Гулзибу второй женой?..»
Гулзиба скрылась. Ерназар слегка подтолкнул сынишку к лачуге и быстро-быстро зашагал прочь — подальше от водоема, к которому направилась Гулзиба, подальше от соблазна, подальше от искушения… Однако ноги, ноги сами вскоре предательски понесли его обратно. Не помня себя, несся, летел он сквозь заросли тамариска туда, туда, к ней. Скорей бы, скорей настичь ее, схватить, сжать в объятиях, забыться!
Гулзиба сидела на берегу водоема и, как в зеркало, гляделась в прозрачную воду. Она почувствовала приближение Ерназара, медленно встала, поднялась на холмик, огляделась кругом… Как глупый козленок, не заметивший голодного волка, она побрела к овражку, скрытому от чужих глаз, спустилась в него. Рухнула на мягкую, словно пуховая перина, землю, ослабев от сладостной истомы и головокружения. Ее лицо выражало страстное нетерпение и повеление, губы горели жарко, как уголек
Накануне этого Кумар-аналык наконец-то нашла подходящую минутку и намекнула Гулзибе о намерениях Сержанбая. Девушка, не дрогнув, ответила ей спокойно:
То, что одобряете вы, одобряю и я… Только скажите обо всем и Ерназару-ага тоже. Как он посоветует, так я и поступлю.
«Все нуждаются в совете моего сына…» Теперь, нечаянно подслушав разговор Ерназара и Гулзибы, она заподозрила неладное. Как бы не обернулось все по-иному! Вон, девушка уже и платочек успела ему подарить. И он разговаривал с ней каким-то незнакомым ей, матери, голосом, будто ласкал Гулзибу, о господи, грех-то какой.
Кумар-аналык выбралась из юрты — сына нигде не было. Она растерялась — что же делать? Ждать или бежать разыскивать его? Мать металась по двору в смятении и тревоге. Как нарочно, к дому подъехал Сер-жанбай.
— Не спеши, бай, я еще не решила! — произнесла она в растерянности.
— Я и не спешу, Кумар! Я заехал попросить прощения у Ерназарджана.
— В чем ты провинился?
— Поссорились из-за воды!
— Нет его дома!
— Не беда! Передай ему: так, мол, и так, Сержанбай хотел повиниться!..
Ерназар вернулся затемно. Во дворе было пусто, и он с облегчением вздохнул, тихонечко поставив у дверей горлянку с водой. Мать, дети и Рабийби пили чай в юрте.
— Почему тыква стоит у порога? Не опрокинул бы кто нечаянно! — Ерназар никогда, не вникал в такие мелочи, не замечал их, и мать испугалась, как бы Рабийби чего-нибудь не заподозрила.
— Бедная Гулзиба, наверно, оставила второпях. Спешила домой. — Кумар-аналык покосилась на сына.
Он восседал уверенно и прочно. Лоб его разгладился, губы морщила самодовольная улыбка.
— Ерназарджан, тут Сержанбай приходил, хотел прощения у тебя просить.
Ерназар лишь усмехнулся в усы.
— Как ты чувствуешь себя сегодня, сынок?
— О, мама, очень хорошо! Бодрым, полным сил, палваном себя чувствую! — Лицо Ерназара осветилось счастьем, каким-то новым светом…
— Да, да, я вижу!.. Я тут подумала, поразмыслила и пришла к выводу: тебе нужно поскорее отбыть в Хиву. Мы с твоей женой сами управимся по хозяйству. Чем быстрее откликнешься ты на приглашение хана, тем лучше — доверия к тебе будет больше… — Кумар-ана-лык помедлила, опустошила пиалу с чаем. — Сынок, хочу дать тебе совет: прежде чем связать руки другому, подумай о своих собственных! Не забывай также и о руках друзей…
Всю ночь Ерназар метался, вспоминая Гулзибу, ее податливое, послушное и вместе с тем властное тело; оно околдовало его, взяло в полон, из которого не вырвешься, если даже захочешь. Он не мог забыть, как, прощаясь с ним, Гулзиба умоляла: «Ерназар, я на все согласна, быть твоей вечной рабой согласна, только не бросай меня!» Эти слова звучали в его ушах, в его сердце, но их теснили, безжалостно гнали слова матери: «Прежде чем связать руки другому…» Какой смысл вложила она в это наставление?.. В это предостережение? Скорее всего, она упреждала его, напоминала: не забывай о главном, о своем священном долге перед каракалпаками, Гулзиба будет тебе помехой… «Да, мать, конечно, обо всем догадалась; она права, мне надо поскорее уехать; с глаз долой — из сердца вон, авось забуду Гулзибу… и она меня забудет… Нет, не хочу! Не хочу!..» Все в нем взбунтовалось при этой мысли, и тем яснее он осознал: мать права…