Нерон
Шрифт:
Домиция колебалась, не зная, следует ли ей заплакать, или засмеяться, чтобы произвести желанное действие на влюбленного. Наконец она решилась — для большего успеха — соединить одно с другим. С видом оскорбленного достоинства императрица выпрямилась, заломила руки и стояла несколько секунд, не говоря ни слова, точно душевное волнение отняло у нее голос.
— Я давно догадывалась об этом, — начала она едва слышно, как будто пересиливая себя, — я чувствовала в цирке, что мой супруг наблюдает за мною…
Здесь голос Домиций начал заметно дрожать.
— Однако я не говорила ничего, —
Истерические вздохи, прервавшие речь царицы, предвещали близкие слезы.
— Так вот благодарность за то, что я покинула своего мужа, Ламию, что из любви к императору я лишилась доброго имени, навлекла на себя вечный позор! Меня подозревают в преступной любви — и к кому же?.. О, я догадываюсь обо всем!.. В любви к плясуну на публичной арене! Клевета осмеливается соединять мое имя с именем презренного актера!
Домиция зашаталась и, закрыв руками лицо, судорожно рыдая, направилась к дверям.
— Актеры, особенно танцующие, обыкновенно нравятся женщинам, — сказал Домициан, не обращая внимания на слезы.
— Это неправда! — прервала императрица, все еще отворачиваясь от мужа.
— Вот как! — произнес тот сквозь зубы. — Но танцоры народ красивый. Этого ты, конечно, не станешь отрицать?
Домиция медленно повернулась и подошла к цезарю. Ее лицо было озарено улыбкой, хотя в душе клокотала буря ненависти.
— Что значит красота в сравнении с могуществом? — прошептала женщина.
С этими словами она погладила рукою обнаженный лоб императора.
— Ты права, потому что сильный может стереть эту красоту с лица земли! — прошептал он чуть слышно.
Испуг промелькнул в глазах Домиций, но она овладела собою.
— Красота! Красота! — презрительно прошептала императрица.
Она быстро наклонилась и будто в порыве глубокого чувства горячо поцеловала голову мужа — в самую плешь. Домициан понял, что ласка жены была насмешкой, но ничего не сказал.
— Ну что тебе за охота вечно толковать об этом несчастном плясуне? — залепетала она. — Не смей больше произносить его имени! Парисом можно любоваться на сцене; его позы, прыжки искусны: он талантливый танцор. Но разве можно полюбить плясуна?
Присев на край постели, Домиция ласкала мужа. Положив голову к ней на грудь, император позволил красавице проводить крошечной ручкой по своим морщинистым щекам. Едва только Домициан с шутливой серьезностью начинал говорить о своих немолодых летах, как императрица зажимала ему поцелуями рот, говоря, что он стыдит ее, как будто она какая-нибудь греческая цветочница или плясунья.
Наконец император задремал на груди Домиций. Тогда ее губы полураскрылись, как будто она изнемогала от страдания, и на прекрасных глазах, устремленных в окно, показались слезы.
Антоний, притворяясь спящим, исподтишка внимательно следил за каждым движением Домиций.
Неожиданно император очнулся. Повернув голову к свету, он сказал небрежно-высокомерным тоном:
— Однако ты прекрасно сыграла свою роль!
— Какую роль? — тревожно переспросила Домиция.
— Неужели ты думаешь, что я поверю женскому лукавству?
— Но, милый друг… —
— Прошу тебя, замолчи! — презрительно скривился император. — Ты видишь, я не сержусь; ты меня позабавила. Наконец это все равно — искренни ли твои речи, или нет. Ты прекрасна, и лицемерие в моих глазах не отнимает у тебя красоты.
Смущенная и обиженная, императрица начала оправдываться, но Домициан сердито остановил ее.
— Не раздражай меня! — с гневом воскликнул он. — Помни: я всех вас вижу насквозь.
Он запнулся, вздохнул и добавил вкрадчивым шепотом:
— Сколько в тебе женственной прелести, Домиция! Какие роскошные плечи, какой стройный стан, какое очаровательное, невинное личико! Нет, с моей стороны, было бы несправедливо оскорбить тебя недоверием, не так ли? Такому прелестному созданию поверил бы даже бог клеветы и обмана…
Отвратительный смех прервал эти слова; уничтоженная царица не знала, что сказать.
Несколько часов спустя карлик Антоний пробрался в спальню Домиций, где долго сидел, притаившись за балдахином кровати, пока не пришла царица. Услыхав ее рыдания, карлик вышел из засады. Молодая женщина лежала ничком на подушках, как будто стараясь ничего не видеть вокруг себя. Ее стройное тело вздрагивало от истерического плача. Заметив это, — карлик нарочно опрокинул небольшую скамеечку. Царица с легким криком вскочила с постели, испуганно глядя на непрошеного посетителя.
Через некоторое время Антоний вышел из спальни.
Разговор с Домицией привел его в самое приятное настроение.
III
Красноватый отблеск утренней зари, показавшись из-за Эсквилинского холма, проник в закопченный шинок Субурры, освещая грубо сколоченный деревянный стол, залитый вином и соком жареного мяса.
Среди остатков вечернего пира покоились головы крепко спавших юношей, которые так и остались на своих местах. Они будто продолжали застольную беседу, стараясь превзойти друг друга громким храпом на разные лады. Едва только один из них затихал, другие усерднее прежнего продолжали прерванный концерт. Эти резкие звуки не могли разбудить молодой женщины, крепко заснувшей на полу с кубком в руке. Растрепанный венок спускался на ее румяное лицо.
Огонь светильника тускло озарял окружающие предметы: опорожненный сосуд для смеси вина с водою, опрокинутые стулья, устричные раковины, растоптанные розы. Голубоватое пламя колебалось от легкого утреннего ветерка, который проникал сквозь открытую кровлю здания. Прохладная струя воздуха шевелила черные кудри юношей.
Глубокая тишина царствовала еще в таверне, хозяин и слуги спали, но со двора доносился уже голос петуха. На карниз кровли вспорхнул воробей. Заглянув в комнату, он опустился на уставленный кушаньями стол и начал клевать виноград, поводя во все стороны подвижною головкой и тихо чирикая. Оставив корзину с фруктами, птичка принялась за раскрошенный хлеб. Ее щебетание привлекло на крышу других воробьев, но они не решались последовать примеру смельчака; тот же, расхрабрившись, вспорхнул на край недопитого кубка, который тотчас опрокинулся. Воробей испуганно чирикнул, замахал крыльями и поспешил улететь.