Шрифт:
Характерная черта, отличающая всякого искреннего человека, заключается, как известно, в том, что искренний человек всегда говорит то же, что думает. Та же основная драгоценная черта отличает и всякого искреннего художника, то есть он пишет то же самое, что думает и переживает. И чем выше писатель как художник, тем труднее уловима эта реалистическая основа, тем менее обнажены глазу корни цветущего классического древа, спасительной тенью которого мы беспечно наслаждаемся. Поэтому пытливому исследователю классического писателя приходится положить немало труда, прежде чем доискаться этих таинственных животворящих корней, невредимо сохраняющих такое древо жизни на долгие века на радость и удивление потомства.
С первого взгляда казалось бы, что Пушкин в этом отношении представляет наименее затруднения для подобного
Я взял случайный, нарочно несколько наивный пример, чтобы ярче отметить черту означенного искреннего единения. Этой реальной подкладки, подбивающей и отогревающей все наиболее зрелые произведения Пушкина, лишены, по общераспространенному мнению, лишь высочайшие создания поэта, относящиеся к последнему периоду его творчества: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери» и «Каменный гость» — «Каменный гость» в особенности… По какому-то странному предубеждению это, по выражению Белинского, «совершеннейшее произведение искусства, роскошный алмаз в венце Пушкина» занимает в ряду созданий поэта какое-то совсем исключительное место по своей, так сказать, классической отвлеченности, точно настоящий Каменный гость, забравшийся в толпу своих живых собратьев…
Но откуда же, спрашивается, тогда неотразимая жизненность, чарующая неувядаемость этого действительно редчайшего перла искусства? Живая вода может быть только из живого источника, и теория Достоевского о «всечеловечестве» русского гения, подпирающая пьедестал «Каменного гостя», мало вяжется с истинными законами поэтического творчества, неизменными с начала мира, как законы деторождения… Что Пушкин обладал способностью «перевоплощаться вполне в чужую национальность» и что фабула «Каменного гостя» навеяна пьесами Тирсо де Молина и Мольера, очень мало доказывает, ибо прочность всякой одежды, точно так же, как и художественной формы, зависит не от фасона и цвета, а от добротности материи, то есть в художественном отношении от большей или меньшей прочувствованности данного произведения. «Школа женщин» Мольера оттого так жизненна и популярна, что сюжет ее пережит самим автором и под оболочкой Арнольфа и Агнессы выведена живая история самого Мольера и его легкомысленной возлюбленной (Мадлены Бежар). «Перечтите „Каменного гостя“, — восторженно восклицает Достоевский, — и если б не было подписи Пушкина, мы бы никогда не узнали, что это написал не испанец!»
Беру на себя дерзость признаться, что, перечитывая в последнее время много раз Пушкина, я пришел к очень обыкновенному, а пожалуй, если хотите, к очень необыкновенному убеждению, что «Каменный гость» написал нисколько не испанец (несмотря на волшебный обман внешней колоритности), а именно и, так сказать, реально неизбежно… Александр Сергеевич Пушкин, собиравшийся повенчаться на Наталье Николаевне Гончаровой и пророчески перестрадавший, переживший и изобразивший роковую судьбу свою
Смешно в самом деле полагать, что Пушкин, очутившись в 1830 году в селе Болдине, очутившись вдобавок в самом тяжелом состоянии человеческого духа, зорко и меланхолично углубленный в себя и, по собственному признанию, «обеспокоенный и волнуемый своим будущим» (накануне роковой женитьбы и в петле разных денежных затруднений), принявшись за «Каменного гостя», сказал бы себе беззаботно: «А дай-ка попробую настрочить что-нибудь из испанского быта?» Но, надо отдать справедливость, завернулся он в свой символический испанский плащ так ловко и живописно, что все приняли его за настоящего испанца, начиная с Анненкова и Белинского и кончая Достоевским, и не заметили — правда, тщательно скрытого под классическими складками — глубоко страдающего лица поэта. (Также едва ли верно мнение Анненкова, что мотив «Каменного гостя» навеян представлением оперы «Дон Жуан» Моцарта. Вернее всего, что внешняя, анекдотическая сторона «Дон Жуана» и «Моцарта и Сальери» подхвачена Пушкиным из беседы с автором биографии Моцарта Улыбышевым, с которым, судя по запискам А.О. Смирновой, поэт встречался у Карамзиных и который мог случайно натолкнуть его на оба мотива. Как все великие поэты, Пушкин инстинктивно тяготел к общечеловеческим мотивам, стремясь слить свое «личное» с «вечно-мировым», коего зерно он носил в себе по самому существу гения.)
Усиленное старание Пушкина в последние годы скрывать лучшие вещи свои (иначе говоря, «лучшие чувства» свои) под таинственным Anonume (Анонимом (фр.)) и самый факт, что «Каменный гость» появляется в печати лишь через два года после смерти поэта, — все это глубоко знаменательно. Горьким опытом он убедился, что драгоценнейшие сокровища души своей приходится оберегать не только от толпы, но также и от друзей, ибо чем выше рос поэт и в своих произведениях, и в своем собственном сознании, тем мелко-придирчивее становились к нему окружающие.
«Поэт, не дорожи любовию народной!» — пишет он той же осенью 1830 года и замыкается, как истый чародей, в волшебном замке своих поэтических сновидений. В этом случае село Болдино, где он замыкался в полнейшем уединении не только от друзей, но и от соседей, сыграло в деле пушкинского творчества благодетельнейшую роль. «Ах, мой милый! что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, пиши дома сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю всячины, и прозы и стихов», — пишет он Плетневу 9 сентября 1830 года. А уже 9 декабря того же года, то есть всего через три месяца, докладывает ему же из Москвы, что именно приготовил: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы „Онегина“, 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать, повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonume. Несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: „Скупой рыцарь“, „Моцарт и Сальери“, „Пир во время чумы“ и „Дон Жуан“. Сверх того написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не всё (весьма секретное, для тебя единого). Написал я прозою 5 повестей…».
Кроме того (в особенности осенью 1830 года), Болдино играло в жизни Пушкина как бы роль своего рода «душевной контрольной палаты», где он на свободе один на один размышлял о юности своей…
Утраченной в бесплодных испытаньях, О строгости заслуженных упреков, О дружбе, заплатившей мне обидой За жар души доверчивой и нежной, - И горькие кипели в сердце чувства…Но из этого скорбящего сердца вырастали затем чудесные сказочные цветы, нежнейший и удивительнейший из которых есть бесспорно «Каменный гость»…
Давно-давно, еще в бытность мою в гимназии — и притом в самых первых классах, — учитель словесности, пояснявший нам, малышам, красоты пушкинского «Медного всадника», задал по этому поводу классные сочинения. Как теперь помню, на мою долю досталось сочинение на тему: «О чем думал Петр Великий, стоя на берегу пустынных волн». Признаться, много потел я над этим мудреным вопросом и так и не додумался до того, о чем Петр Великий думал, за что и был наказан единицей. И вот спустя с лишком тридцать лет вырастает передо мной вопрос не менее любопытный: «О чем думал Пушкин осенью 1830 года, сидя в селе Болдине?!..»