Несломленная
Шрифт:
— Без Чака Берри, Элвиса, Бадди Холли… не было бы «Битлз». Если бы не было «Битлз», у нас не было бы «Нирваны».
— А без «Нирваны» не было бы никаких Foo Fighters?
Он покачал головой и поставил новую пластинку.
— Умница. Ты научишься. Просто подожди. Я собираюсь сделать из тебя музыкального эксперта.
Два дня спустя он пришел с гитарой, и мы репетировали, пока он бренчал, а я сидела, скрестив ноги перед ним, жалея, что у меня не хватает смелости протянуть руку и дотронуться до него. Поэтому я просто откинулась на руки и наблюдала за его склоненной головой и волосами,
А потом, на третий вечер, точнее, в четверг, он спросил, можно ли ему сыграть на пианино, которое простояло нетронутым в моей гостиной столько лет, что и не сосчитать. Мы сидели плечом к плечу, пока он поднимал крышку и просматривал ноты. Он сыграл пару нот и прислушался.
— Его нужно настроить, но звучит неплохо.
— Я понятия не имею, как это сделать, так что…
— Я тебе говорил, что кое-что пишу? — он подтолкнул меня локтем и продолжил играть.
— Нет.
— Ну, так вот. Подумываю собрать все и разослать по нескольким местам. Может быть, получу профессиональную помощь, чтобы понять, достаточно ли хорошо написано. Я уже отдал сборник мистеру Бейтсу.
Казалось странным, что он хочет услышать мнение нашего старого учителя хора.
— Неужели? Это здорово. Я имею в виду, это потрясающе. Это то, чем ты хочешь заниматься, ну знаешь, после окончания школы?
— Это может быть одним из вариантов. Написание музыки для пьес и прочего, — он наклонился, положил мою руку поверх своей и начал играть что-то, чего я никогда раньше не слышала. Мои глаза остановились на сухожилиях в моей руке, на том, как они подпрыгнули от его движений.
— Где ты так хорошо научился играть?
Он не пропустил ни одной ноты.
— Не думаю, что хочу говорить с тобой об этом, Мэл.
Я убрала ладонь и повернулась на скамейке, чтобы посмотреть на его профиль.
— Но почему? Мне действительно любопытно.
Он перестал играть и осторожно положил крышку обратно на клавиши. Его глаза сосредоточились на картине корабля в море, висевшей на стене над нами.
— Я не хочу рассказывать тебе ничего о… моей семье или о чем-то подобном.
— Я не собираюсь тебя осуждать.
— А могла бы, — его глаза метнулись ко мне, прежде чем он снова отвернулся. — И, честно говоря, тебе понадобилось пять лет, чтобы снова взглянуть на меня. Я не хочу все испортить.
— О боже, Такер, — я отодвинулась как можно дальше и скрестила руки на груди, защищаясь. — Не могу поверить, что ты так обо мне думаешь.
— Да ладно тебе. Не говори, что неправда. Ты столько лет притворялась кем-то еще со своими друзьями, а теперь ты — это ты. И настоящая ты мне нравишься. Я не хочу все испортить рассказами о… — он остановился и закрыл глаза. Я видела, как он раздумывает, сможет ли произнести эти слова. Его голос прозвучал тихо, почти неслышно. — Ты действительно хочешь знать? Если да, то я тебе расскажу.
Я кивнула, внезапно почувствовав сильную нервозность.
— Хорошо. Раз уж ты хочешь знать, у меня нарушение обучаемости. Это очень злило меня, когда я был младше. Меня отправили на музыкальную терапию, чтобы
— Я и понятия не имела.
— Мы не были друзьями.
Впервые напряжение между нами стало неприятным.
— В любом случае. Вот как я научился играть. Позже мы узнали, что у моей сестры паралич. Ей пришлось надеть эти кандалы на ноги, а потом она пошла на терапию. — он остановился и посмотрел на меня, побежденный. — Хочешь, чтобы я остановился?
— Нет.
Он кивнул и снова уставился на картину, как будто не мог найти силы смотреть мне в лицо.
— Это было слишком тяжело для моих родителей. Мой отец много работает, так что основная тяжесть легла на маму. Однажды она сказала, ей нужно заправить машину, и больше не вернулась, — он замолчал, а я оставалась совершенно неподвижной, не зная, как реагировать на такое серьезное признание.
— Итак… это история моей семьи. Ребенок, который не может нормально учиться, еще один, который не может ходить. Плюс отец, который должен заботиться о нас, но не может пережить уход женщины, на которой он все еще женат. Даже при условии, что она может быть мертва или у нее уже новая семья или что-то еще. Мне всегда казалось, что это моя вина. Если бы я был лучше, мама смогла бы справиться с болезнью Элизы. Она, возможно, осталась бы.
— Значит, ты работаешь и заботишься об Элизе, когда она нуждается в тебе, потому что считаешь, что обязан ей?
— Да. Очень обязан.
Правда вертелась у меня на языке, и я не могла удержаться от вопроса:
— Так вот почему ты остаешься здесь? Ты хочешь поступить в общественный колледж? — Его плечи напряглись, и он медленно повернулся, чтобы встретиться со мной взглядом.
— Я пока не могу уехать. Потому что здесь я на расстоянии телефонного звонка и могу быстро приехать. Меня приняли в парочку мест, но я отказался.
— Я думаю, ты потрясающий, — прошептала я, борясь со слезами, которые собирались в моих глазах. — Я бы никогда, никогда…
Прежде чем я успела закончить, его губы коснулись моих. Мы сидели колено к колену на той скамейке у пианино. Мне расхотелось плакать, когда наши губы соприкоснулись. Его теплые руки прижимались к моим бокам, неловко удерживая меня под нужным углом, пока я не отстранилась и не оседлала скамейку, чтобы быть ближе к нему. Его губы были полными и идеально подходили к моим, нежное давление заставляло все мое тело покалывать. Я раздвинула губы и скользнула руками по его шее, к волосам, приглашая поцеловать меня сильнее и дольше. Он так и сделал. Его руки были на моей спине, крепко прижимая меня к нему.
В первый раз, когда наши языки встретились, у меня перехватило дыхание, и я прижалась к нему с большей силой, чем намеревалась. Скамейка под нами закачалась, и мы отодвинулись, широко раскрыв глаза, гадая, не опрокинется ли она.
Поцелуй был так хорош, что чуть не сломал скамейку у пианино.
— Все в порядке, — быстро сказала я, и он потянулся, чтобы провести пальцем по моей нижней губе.
— Мне пора идти.
— Ты должен остаться, — прошептала я.
— А если твоя тетя вернется домой? — он указал на входную дверь.