Нестор Махно
Шрифт:
Каретник молчал. Он оставлен вроде комиссара, и как-то не с руки ронять авторитет Батьки. Хотя Семен тоже не одобрял всесилие Волина.
— Тогда пошли к Билашу, — предложил Зиньковский. Хитрая лиса, он и слова не проронил против воли Нестора Ивановича, лишь тонко учитывал настроения старших. Семен сумрачно взглянул на контрразведчика.
— Идем! — решил Калашников. Он назначен начальником обороны города потому, что умеет зажечь, повести полки. Его любят и боятся повстанцы. Но в делах стратегических, и не
Он был очень занят. Три корпуса сосредоточились вокруг Александровска, и со всех сторон их теснили белые. Несомненно, они пронюхали, что Махно покинул войска, и намеревались мощным ударом покончить с теми, кто остался. Перед начальником штаба армии стояла нелегкая задача: дать отпор и организованно уйти за Днепр. Спокойно сделать это не позволят. Раздерут на куски, на спинах ворвутся в город, и тогда… пиши пропало!
Разведка донесла, что с севера давят: первая Туземная дивизия Шкуро из восьми полков, Донская сводная дивизия и бронепоезд «Единая Россия». С востока нажимали вторая Терская и Кубанская пластунская дивизии. С ними бронепоезда «Иван Калита» и «Дмитрий Донской». Внушительная сила!
Зато на юге противник пока отстал, и это давало Билашу возможность для испытанного маневра. Он сколотил конную группу во главе с неудержимым Трофимом Вдовыченко, который должен в разгар сражения, когда третий корпус намеренно отступит, врубиться во фланг и зайти в тыл терцам и кубанцам. Ему же придавались резервные полки на тачанках. Уничтожить белых вряд ли удастся, но потрепать можно изрядно.
— Генералы считают нас кем? — спросил Виктор командиров, что склонились над картой-десятиверсткой.
— Навозом! — брякнул Вдовыченко, как всегда, прямо и грубо.
— Точно, — махнул пальцем Билаш. — На этом строим контрудар. Покусают локотки, да поздно будет. Потому требую беспрекословной четкости…
В это время в штаб зашел Калашников с товарищами, положил на стол список обреченных.
— Санкционируй, — сказал.
Виктор взглянул на бумагу, потер усталые глаза.
— Сами, что ли, не можете решить? Да тут же вот подпись Махно!
— Сомнения появились.
— Тогда, Сашко, давай так. Оно ж не горит? Собери эту труху в контрразведке. Я закончу и поглядим…
В коридоре особняка, где располагалась тайная служба, давно ждали решения своей участи первые арестанты, вызванные из подвала по списку. Вошел стройный блондин в легком пальто, смотрел затравленно.
— Заместитель управляющего Азовским банком Гресь Андрей Маркович, — прочитал Зиньковский. — Обвиняется в сочувствии кадетам.
— Это правда? — резко спросил Калашников.
Гресь видел, что «судьи» торопятся. Скажи «да» — и конец.
— Нет, — отвечал он, глядя на желтый язычок керосиновой лампы.
— А чего ждал? Почему не уехал, как другие толстосумы? — обратился
— Отец без ноги. На кого брошу?
— Где потерял?
— Еще на японской.
— А если бы с ногой? — напирал Семен.
— Я живу на Вознесенке (Прим. ред. — Село, пригород Александровска, где, к слову сказать, появился на свет и автор). Дед тут родился и прадед. Куда бежать? Родное кубло.
— Иди. Зови следующего, — велел Билаш.
— Я свободен?
— Нет. Жди решения.
Приковылял бодрящийся старичок. Шляпу с округлым верхом бережно держал обеими ручками.
— Купец Шнейдерман Изя Самойлович. Обвиняется в благожелательном отношении к добровольцам, — доложил Зиньковский.
— Позвольте, какое доброволь… господа? Ой, извиняюсь, товарищи. Мне бы лишь тихонько отойти в мир иной…
— Спекулянт? Чем торгуешь? — строго прервал его Калашников.
— Боже милосердный! — арестант с испугу уронил котелок, и тот закрутился по полу. Старичок нагнулся, стал ловить его, говоря: — Гвозди, дверные петли, пакля… Ничего же нет. Шаром покати!
Билаш прикрыл ладоныо улыбку. Кого нахватали? Рухлядь же. У этого трясогуза дети, внуки, наверняка целый выводок. Стрельнем — вой поднимут на весь город. А завтра в озверении будут палить в рабочих, крестьян той же Вознесенки.
— Зови следующего!
Этот оказался толстым, пузатым, с отвислыми усами.
— Владелец маслобоен и мельниц Кущ Фома Евдокимович, — представил его Зиньковский. — Обвиняется…
— Оружие прятал, хрен собачий! Где, сколько? Не скажешь — на акацию потянем! — набросился на него Каретник. Он предвидел, что Батько будет вне себя, когда узнает, что его приказ не выполнен. А дело шло именно к тому. Не могут же они все быть чистыми?
Толстяк рухнул на колени. Язычок лампы заколебался.
— Поверьте, дорогие анархисты. В руках наган сроду не держал!
— Ну, ну. А молол зерно голодающим? — спросил начальник контрразведки. Он хорошо знал нравы этих живодеров. Сам когда-то таскал мешки с мукой и не прочь был пустить в расход пузатого. Хоть для отчета Батьке.
— Истинный крест, ник-кому не отказывал!
— Небось, драл три шкуры?
— Не-е. Даром, даром! — толстяк, безусловно, врал. Но за что его губить?
Арестованные производили жалкое впечатление. Это были не воины и не заклятые враги. Те давно бежали. Контрразведка явно захапала, первых попавшихся.
— Барахло сгребли, — с укором обратился к Зиньковскому Калашников. — Делать вам… и нам нечего, что ли?
— Яка трава, такое и сено, — загадочно отвечал Лев Николаевич.
— Надо их отпустить. До единого, — предложил Виктор Билаш. Глаза его слипались от усталости. — Но с условием, что и волос не упадет с головы работяг, когда нагрянут добровольцы. Так?