Нестор Махно
Шрифт:
Батько пожелал им удачи и удалился. Он не хотел вступать в спор с этими мелкими пешками. Теперь всё зависело, полагал он, как сладятся Ленин с Троцким. Возьмет верх последний — не миновать новой резни. Но чем черт не шутит? А вдруг их Ульянов и правда мудрый, каким хотел казаться при личной встрече полтора года назад!
Каретнику Махно велел: «На рожон не лезь. В твоих руках, Семен, наше завтра. Все балачки они передадут по инстанции. А решать будут там, — он показал на потолок. — Соглашайся занять участок фронта против белых». — «А если спросят о личном составе?» —
На следующий день, как и предполагал Батько, в дивизию, а оттуда в 14-ю армию полетела секретная депеша:
Комбриг 1-й тов. Левензон, прибыв в Александровск, отправился к Махно. Его принял комкорпуса Каретник и после длительного разговора заявил: «Мы готовы занять определенный участок, ибо враг у нас один…» В городе расклеен приказ, гласящий, что за грабежи расстреливать на месте, ходят патрули, разъезжают крупные разъезды по 80-100 сабель с черными знаменами. Комбриг спрашивает определенных указаний, каковых спрашиваю и я.
Ни Махно, ни красные, что находились в городе, еще не слышали о сдаче белыми Ростова-на-Дону, Таганрога и Мариуполя. Поэтому когда Каретник говорил: «Враг у нас один», — руководство Южного фронта это уже не волновало. Противника близко не было, если не считать потрепанный корпус Слащева, что с горем пополам удерживал вход в Крым.
Нестор Иванович также не предполагал, что Троцкий сейчас в Петрограде и Украина его мало занимает, иначе бы обрадовался. И напрасно. Льва Давидовича здесь «заменял» не менее коварный Иосиф Виссарионович, тоже имевший прямую связь с Кремлем. Сталин понимал, что обвинить махновцев в развале фронта, как это ранее придумал Троцкий, сегодня, конечно, смешно. Нужна новая версия, и, пока красноармейцы с повстанцами читали разные листовки, угощали друг друга самогоном и маршировали на парадах в Александровске, начдива вызвали на телеграф. Он выстукивал:
«Добрый вечер, тов. Якир. У аппарата Уборевич и члены реввоенсовета. Тов. Сталин только что передал распоряжение Южфронта предложить армии Махно выступить на защиту Советской республики против поляков в районе Мозыря… Нами будет передан для Махно приказ».
Якир ответил: «Я лично, зная Махно, полагаю, что он ни в коем случае не согласится… и операцией против него будет весьма трудно руководить».
Уборевич: «Вы хорошо понимаете, что этот приказ является известным политическим маневром и только… Если этого не пожелают сделать, значит, они враги и изменники».
Утром Батьке принесли приказ: «Выступить со всеми вооруженными силами по маршруту: Александрия — Черкассы — Бровары — Чернигов — Гомель, где, сосредоточившись, поступить в распоряжение РВС 12-й армии».
— Что за чушь? — возмутился он, покусывая губы. — Гриша! — позвал Василевского. — Срочно сюда Каретника, Марченко и Попова!
Он ожидал любой пакости, но только не это. Выходит, вожди не против повстанцев, готовы даже дружить с ними. Лишь подчиняйтесь! Будьте на побегушках.
Услышав шум, появилась из другой комнаты Галина.
— Что случилось, Нестор?
Он не отвечал, мрачно ходил из утла в угол, опустив голову.
— Ну-у, мухоморы! — сказал раздраженно. — Ультиматум прислали. Приказывают нам идти на польский фронт. За тысячу верст киселька хлебать!
В Большой Московской гостинице было тихо. За окнами второго этажа ветер раскачивал черные, голые ветви тополя. Жена улыбнулась.
— Тебе смешно! — голос Нестора задрожал.
— Не горячись, Батько. Цэ ж сама доля клыче тэбэ.
Еле сдерживаясь, Махно смотрел на жену исподлобья.
Опять эта «доля»!
— Там же Петлюра и вси наши, — объяснила Галина. — Цэ останний шанс вызволыть Украйину. Иды скоришэ, и дайтэ бильшовыкам по рэбрам!
— Панам помогать? Петлюра с ними! — вскипел Нестор. — Да за что ж мы тогда положили тысячи голов?
— Другой свободы нет, милый. Хоть генералом станешь.
— Я не продаю убеждения за звания!
В соседней комнате заплакал ребенок — приемная дочь, взятая у Полонских. Галина пошла к ней, искоса, с сожалением поглядывая на мужа…
Ответ нужно было дать к 12 часам 9 января. Оставалось чуть больше суток. Все командиры резко высказались против похода на польский фронт. Да если бы и согласились, уставшие от боев, болезней повстанцы все равно разбрелись бы по домам. В этом не было никаких сомнений. К тому же и сам Батько подкосился, слег с температурой. В Александровске свирепствовал сыпняк. Мыло и лекарства ценились на вес золота.
Оставшееся руководство повстанческой армии, понятно, не хотело допустить резни с красноармейцами.
— Нам нечего делить с русскими, молдавскими рабочими и крестьянами! — доказывал помощник Билаша Иван Долженко (сам начальник штаба лежал в тифу где-то в Никополе). — Их вождь Ленин мечтает о коммунизме, и мы тоже. Дадут свободную территорию. За милую душу будем пахать землю!
— Глупые надежды! Им безраздельная власть нужна. Это же тираны! — горячился Всеволод Волин. — Глядите в корень: их лозунги — фикция. Они спят и видят себя тузами!
После долгих споров решили сообщить красным: согласны на совместные действия при условии заключения военного договора и признания независимости Таврии и Екатеринославщины.
Однако, еще не получив ответ махновцев, Сталин с товарищами издал секретную директиву: «Эстонской, 9-й стрелковой и 11-й кавалерийской дивизиям перейти в резерв фронта и расположиться: первой — в районе Александровой, второй…» — всем в повстанческом краю. Это не считая дивизии Якира.
Так же поспешно принимается и постановление Всеукраинского ревкома: «Махно не подчинился воле Красной Армии, отказался выступить против поляков… и со своей группой объявляются вне закона, как дезертиры и предатели. Все поддерживающие и укрывающие этих изменников украинского народа будут беспощадно истреблены». Первым подписал кровожадный приказ Г. Петровский, в честь которого потом переименуют Екатеринослав!