Нестор Махно
Шрифт:
Выросшему в селе Федору эта песня была чужда, и он спросил:
— А за что ты воюешь, браток?
— Диктатура пролетариата, видал? — Максименко показал здоровенный кулак. А слова эти он недавно услышал от Колоса. — Вот так весь буржуйский мир зажмем, и будет счастье. Понял?
Щусь некоторое время с иронией глядел на шахтера.
— В нашем Дибривском лесу, — сказал, — летом поймали оленя. Красивый, молодой. Огородили сеткой. Он взял и сдох. Не болел, никто его не пугал кулаком, ничего подобного не было. А он кончился. Знаешь почему, братишка? Нет? То-то же!
Федор с хрустом пожевал огурец, все так же иронично глядя на Максименко, потом продолжал:
— Или
Коногон поерзал и буркнул:
— Казала Настя, як удастся…
Спустя неделю, объединившись, они пошли на Екатеринослав.
К вечеру город наполнился отступающей петлюровской кавалерией. Когда ранним утром следующего дня мы с женой отправились на ближайший рынок, чтобы запастись припасами перед предстоящими событиями, солдаты настойчиво предлагали разойтись, предупреждая, что сейчас будет открыта пальба по железнодорожному мосту, уже занятому махновцами…
На четвертый день Махно занял всю нижнюю часть города и повел наступление на гору. Снаряды стали разрываться над нашими головами. Пули дождем сыпались на крышу. Все собрались в передней первого этажа. Думали о смерти и молчали. К 7 часам вечера стрельба внезапно затихла. Вдруг постучали в дверь.
Я открыл и невольно отшатнулся: на меня направлены были дула нескольких ружей. В квартиру ворвались гурьбой человек 10 с ног до головы вооруженных молодцов, обвешанных со всех сторон ручными гранатами. Одеты они были в самые разнообразные костюмы. Один — в обычной солдатской шинели, другие в роскошные енотовые шубы, очевидно, только что снятые с чужих плеч, третьи, наконец, в простые крестьянские зипуны. На испуганный вопрос: «Кто вы?» раздался ответ: «Петлюровцы!» и послышался дружный хохот. «Небось, обрадовались? А мы ваших любимчиков в порошок истерли и в Днепр сбросили. Поиграли и будет. Мы — махновцы и шуток не любим…»
Припасы все были съедены, и жена решилась, пользуясь затишьем, выйти на площадь. Махновцы узнали ее и пустили: «Ну иди, иди. Только скорей! А то стрелять надо». Однако палила тяжелая артиллерия подоспевших на помощь из Кременчуга петлюровских частей. Махновцы в беспорядке разбегались.
Г. Игренев. «Екатеринославские воспоминания».
Они удирали к мосту через Днепр, а им лупили в спины. Кто? В суматохе некогда и нельзя было разобрать. Петлюровцы еще не могли усесться на хвост. «Так кто же? — в растерянности мерекал Махно, скача во весь опор к реке. — Неужто большевики предали?»
Часа два назад к нему влетел разведчик:
— Гайдамаки прут, Батько! С ними «куринь смерти»!
Их ждали. Со стороны Кременчуга были выставлены заслоны из рабочих местных заводов. Не для того они брали город, чтобы отдать без боя. «Жаль бить, свои же. Но сейчас попрем панских олухов!»— хорохорился Нестор, приближаясь к окраине. Увиденное, однако, потрясло его.
До сих пор приходилось иметь дело с небольшими помещичьими, австрийскими отрядами, ну, сто, ну, двести, триста бойцов. Здесь же на них перла тьма! Впереди броневик, а за ним — сколько хватал глаз — чернели всадники, пехота. «Откуда они понабрались? — не хотел понять Махно. — Рабочие, вот они, с большевиками. Село — с нами. А эти откуда?»
Между тем в самом Екатеринославе было организовано два полка под желто-голубыми знаменами. Что, атаман Воробец, кстати, не бежавший —
Тогда они в штабе ночи напролет ломали головы: что же предпринять? Не пускать новобранцев по железной дороге? Но о какой воле тогда речь? Да и Директория могла зубы показать, ударить в спину. Решили поиграть с ней. Новобранцев агитировать и пропускать, а за проезд и другие услуги получить оружие, которое и привезли Сеня Миргородский с Чубенко.
Потом, испытав упорство петлюровцев при защите Екатеринослава и до конца не одолев их (они покинули город без паники), и теперь, увидев тьму наступающих стрельцов атамана Самокиша, Махно вынужден был признать, что Директория — не киевская выдумка, как он ранее полагал, а сила, с которой, хочешь не хочешь, придется считаться.
— Уходим! Быстро! — скомандовал он, не колеблясь.
— А что же с нами будет, с городом? — в растерянности спросил вожак рабочей дружины.
— Да х… с ним, с вашим городом. Потом все равно возьмем. Никуда он от нас не денется. Ты только глянь, что прёт!
Члены ревкома были возмущены таким предательством. Петлюровцы идут не для братанья, и нужно бежать, бросать семьи. Э-эх, связались на свою голову с этими бандюгами. Никто уже и не вспоминал, что желто-голубых с их национализмом собирались шапками закидать, а Махно долго колебался, словно предчувствовал, чем это кончится. Как главнокомандующий он ездил на Брянский, трубный заводы, в районы Кайдаков, Чечелевки, в железнодорожные мастерские, просил «ощетиниться штыками». Но губернский город не Гуляй-Поле, и тут Батьку особенно не праздновали. Рабочие слушали его речи довольно прохладно, и он это видел. Какая свобода? От кого? Если даже в бригаде слесарей нельзя без начальства. А в цехе, в городе?
— Берите себе завод, — взывал он. — Управляйте. Вы теперь хозяева!
— Куда его? В карман? — шумели металлурги. — Не влезет! Не унесешь!
А железнодорожники жаловались:
— Нет денег, Батько. Ни топлива, ни мазута. Где взять?
Нестор мог бы пошутить, отмахнуться. Это, дескать, парафия не главнокомандующего. Обращайтесь к советской власти. Она теперь царь и Бог. Но сказал другое:
— Вам не по нраву капиталист? Три шкуры дерет? Заправляйте вами! Считайте гроши, покупайте топливо. А как вы хотели 1? Свобода без забот не бывает!
Это у него вырвалось само собой. Раньше он так не рассуждал. Воля виделась легкокрылой и желанной. А тут деньги, мазут.
— Что ж, и базара не будет, товарищ Махно? — недовольно спрашивали рабочие.
Армию нужно кормить, и он распорядился взять продукты в Озерных рядах. Как уж там вышло: то ли крестьяне из околиц навалились, то ли его хлопцы распоясались? Но базар разграбили. Мало того — сожгли! Скорее всего отличились уголовники, которых вместе с политическими по его указанию выпустили из тюрьмы. Грабежи шли по всему городу. Рассвирепев, Нестор стрелял мародеров прямо на улице. Вот такая оказалась воля и доля. Пришлось выпустить воззвание: