Невеста берсерка

Фёдорова Екатерина

— Все они еще поплатятся за свою наглость. Я научу этих рабынь уважать свободных женщин. А пока — молчите. И радуйтесь тому, что есть. Вы живы, ваши лица не изуродованы, вам дают еду на кухне. Это уже кое-что. Пересмотрите свои сундуки. Спрячьте под тюфяки на кроватях свои самые красивые платья…

Как раз в этот момент и пришел Кейлев — потрошить их сундуки.

Дуреха, подумал Харальд, выходя из комнаты. И он еще раздумывал, учить ли ее языку. Конечно, учить. Если она с такой

легкостью верит ему на слово…

С другой стороны, он, можно сказать, и не соврал. Просто не рассказал ей всю правду до конца. О том, что женщины в поместье едва ноги таскают после его хирда. И может, кто-то из них еще и умрет. Он, собственно, пока что не совался ни в женский дом, ни в рабский. Со временем за всем этим будет приглядывать Кейлев или кто-нибудь еще. А он здешним подолам не сторож…

Но больше всего Харальду понравилось то, что девчонка так и не спросила о морде, горевшей на его лице после штурма. Не хочет говорить о нем при старухе?

И пусть сам он об этом не беспокоился — знал, что рано или поздно той выболтают всю правду о штурме другие рабыни — но то, что Добава промолчала, не став расспрашивать его через чужого человека, было хорошо. Она не глупа. Научить бы еще девчонку побольше думать о себе, не замечая того, что замечать не положено — и не принято…

Харальд глянул на двух баб, поджидавших в коридоре. Указал кивком на дверь, за которой сидела Добава. Те рванулись вперед, столкнувшись в проеме.

Потом он повернулся к паре воинов, стороживших проход. Подумал — Кресив вот-вот приведут.

— Сейчас сюда придет моя женщина, — объявил Харальд.

И выждал, давая воинам возможность сначала ухмыльнуться, а потом стереть ухмылки с лиц. Указал рукой на дверь опочивальни у выхода.

— Скажете, я приказал поселить ее там. И помните — с головы моей бабы не должен упасть и волос. Наружу ее выпускать только раз в день, после обеда — но при этом охранять. Один из вас всегда должен находиться при ней. Двое — сторожат вход на хозяйскую половину. Во дворе к ней никого не подпускать. Ни баб, ни мужиков.

Он помолчал, давая парням время запомнить его слова. Пусть считают, что ярл бережет свою бабу от всего — даже от других баб…

Потом нахмурился, сказал строго:

— Все ясно? В ее опочивальню пускать только тех рабынь, что к ней приставят. Больше никого. Саму выпускать один раз в день, под вашим присмотром. Головами отвечаете. Дверь закрыть, засов снаружи задвинуть. И передайте это тем, кто вас сменит.

Сделано, подумал Харальд, выходя из главного дома. Воины будут меняться, рано или поздно через этот проход пройдет весь хирд.

И воины начнут болтать о том, как ярл бережет свою темноволосую бабу. Ему останется только смотреть построже и повторять время от времени, чтобы берегли, смотрели, никого не подпускали.

Снизу, от берега, двое рабынь уже вели Кресив. Харальд, чтобы не выдать

себя неприветливым взглядом или жестом, поспешно зашагал к воротам.

Он тут больше не нужен. Остальное придумают и без него.

Небо все плотней обкладывало тучами. Ветер крепчал, налетал порывами, каждый раз засыпая двор крупными, с размаху брошенными каплями дождя. Там, за устьем фьорда, начинался шторм.

Кейлев завтра останется в Йорингарде, подумал Харальд. Осенние шторма быстро не стихают, и после них на море еще долго остается крупная зыбь… а значит, сегодня он может отдохнуть.

— Ярл, — закричали от ворот. — Тут еще пару людей Ольвдана привели.

Он зашагал еще быстрей, слизывая с губ дождевые капли.

В главный дом Харальд вернулся, когда серое от туч небо начало окончательно темнеть. Близилась ночь.

Над фьордом шумел ветер. Обдирал с кустов и невысоких деревьев, растущих за стенами крепости, листья, уже начинавшие желтеть. Забрасывал их на эту сторону…

Харальд, пригнувшись, нырнул в невысокую дверь главного дома. Здесь, в Йорингарде, стены домов были бревенчатые, не каменные, как в Хааленсваге. И дверные проемы здесь прорублены низко — не как дома. Так что уже не походишь, не пригибаясь.

Он строго глянул на воинов, стороживших проход. Затем отодвинул засов на двери опочивальни, в которой сидела Кресив, бросил рабыням, как раз сейчас расчесывавшим ей волосы:

— В рабский дом. Завтра вернетесь.

И посторонился, пропуская испуганных баб.

Кресив, сидевшая на краю кровати, с радостным возгласом вскочила ему навстречу.

Харальд задвинул засов изнутри, прислонил секиру к стене. И обернулся. Посмотрел на радостное лицо темноволосой, сел на один из сундуков, стоявших у стены, кивком указал Кресив на кровать…

А сам вытащил из ножен на поясе кинжал.

Темноволосая с испуганным воплем забилась в самый дальний угол постели.

Харальд, не глядя на нее, повернулся к светильнику, стоявшему на полке. Осмотрел пальцы на левой руке, срезал кусок ногтя, надломленный еще утром, когда он разминался со своими людьми перед воротами. Пососал палец, на котором выступила капля крови.

Равнодушно посмотрел на Кресив.

Та сидела, прижавшись спиной к изголовью кровати. Часто дышала, не сводя с него глаз. Высокая грудь вздымалась и опадала. На обтягивавшем ее шелке тряслись отблески от светильников…

Тело, несколько дней бывшее без женщины, напомнило о себе. Ничего, подумал Харальд, тут, за стенкой, светловолосая. И как раз сейчас дожидается его наказания.

Он не сдержал ухмылки, и темноволосая, увидев блеснувший оскал, заскулила.

В опочивальне Кресив Харальд пробыл недолго — ровно столько времени, сколько нужно, чтобы залезть на бабу и отдышаться.