Ни о чем не жалея
Шрифт:
– Я думала, ты приедешь раньше, – проговорила Ханна, и в голосе ее Рэнд уловил легкое недовольство, хотя раньше она не имела привычки жаловаться. – Ты же говорил, что мы можем поехать куда-нибудь поужинать.
Но Рэнду никуда не хотелось ехать. От Ханны ему нужны были не разговоры, а ее тело, которое могло бы помочь ему забыться хотя бы на одну ночь.
– Время пролетело так незаметно, – оправдывался он. – В «Суррее» дают новую оперу. Давай я свожу тебя туда на этой неделе.
Это скорее не опера, а фарс, подумал Рэнд, но Ханне все равно. Да и театр небольшой, уютный, малопосещаемый –
– Иди сюда, Ханна, – приказал он.
Она послушно подошла, грациозно ступая в своем почти прозрачном шелковом пеньюаре бледно-лилового цвета. Сколько он себя помнил, она всегда была рядом, утешала его, когда он больше всего в этом нуждался. Казалось, мир вот-вот разрушится и уже нет сил жить дальше – тогда-то он и приходил к Ханне.
Обхватив Рэнда руками за шею, Ханна притянула его голову к себе и прильнула к его губам. Рэнд оборвал поцелуй, прежде чем она успела почувствовать желание.
Ему казалось, что поцелуй – это нечто интимное, сопряженное с нежностью и любовью – чувствами, которые он никогда не питал к Ханне. И он принялся массировать пальцами ее соски, потом рассеянно гладить ее тело. И, наконец, его собственное тело отозвалось желанием, хотя для этого потребовалось гораздо больше времени, чем должно было бы. И Рэнд ощутил досаду, осознав, что их занятия любовью доставляют ему все меньше удовольствия.
Сегодня ему просто хотелось побыстрее покончить со всем этим. Прижав Ханну к кровати мощным телом, Рэнд расстегнул брюки, раздвинул ей ноги и рывком вошел в нее. Ханна тихонько ахнула. Он занимался с ней любовью быстро и небрежно, понимая, что должен дождаться, пока она достигнет пика наслаждения, но не желая ждать.
Когда они закончили, Рэнд тотчас же отстранился от нее и принялся поправлять одежду.
Свернувшись калачиком на кровати, Ханна наблюдала за ним из-под полуопущенных золотистых ресниц.
– Это о ней ты все время думаешь, верно? О своей жене?
Рэнд бросил на нее суровый взгляд.
– Я никогда не думаю о своей жене! – отрезал он.
– Вот как? – Ханна недоверчиво вскинула брови. – А мне кажется, она постоянно сидит в тебе. Ты хочешь ее, а не меня. Мне кажется, ты только делаешь вид, что не скучаешь по ней, а на самом деле это не так. Но ведь она твоя жена. Почему ты не хочешь просто взять и привезти ее?
В груди Рэнда зародилось какое-то странное чувство, которому он пока не мог дать названия. На душе вдруг стало тяжело. Рэнд стиснул зубы, пытаясь снять эту тяжесть.
– Я не хочу говорить о ней. И пока я оплачиваю твое жилье, полагаю, ты будешь выполнять мои желания.
Он почувствовал на своем лице ее взгляд. Будучи актрисой, Ханна видела людей насквозь. Понимать и оценивать их поведение было ее работой, и, надо сказать, она весьма в этом преуспела. Она не сводила с Рэнда глаз все то время, пока он вытирал
– Ты не останешься? – с явным удивлением спросила она. – Ты ведь совсем недавно пришел.
Совершенно верно, подумал Рэнд, но это не имеет никакого значения. Он должен уйти отсюда, подальше от этих все понимающих голубых глаз.
– Я вернусь через пару дней, и мы поедем в оперу, как я и обещал.
Ханна промолчала, и Рэнд, подойдя к двери, вышел и тихонько прикрыл ее за собой, пытаясь подавить охватившее его при этом чувство облегчения.
Лорд Трент давал бал. Кейт понятия об этом не имела, когда писала Мэгги. Поместье Вудленд-Хиллз располагалось близко от Лондона, и хотя сезон еще не наступил, любители великосветских вечеринок не прочь были поразвлечься. А день рождения леди Трент – или что-нибудь в этом роде – отличный для этого повод.
Кейтлин прибыла в величественный кирпичный особняк Трентов поздним утром в карете, которую ей оставил Рэнд. Мэгги удивилась, что она приехала одна, но еще больше ее поразило то, что Рэнд уже давно живет в Лондоне.
– Ну надо же, мы понятия об этом не имели. Он не то что с нами, он даже с Ником не общался, – сказала Мэгги Кейт. Они сидели в уютном салоне, окна которого выходили на раскинувшиеся позади дома поля, за которыми виднелся лес, и пили чай из прелестных фарфоровых чашек. – Это на него не похоже.
– Я не знаю, что делать, Мэгги. Я понятия не имею, о чем он думает. Боюсь, он до сих пор не пришел в себя от обрушившегося на нас несчастья. Как же мне хочется увидеться и поговорить с ним, выяснить, что случилось! Но, боюсь, он мне не расскажет, даже если я его спрошу.
– Я знаю, как остро он воспринял потерю сына. Я поняла это в день похорон. Таким убитым я его еще никогда не видела.
Кейт дрожащей рукой поставила чашку на стол.
– Он всегда казался таким сильным. Боже правый, как ему, должно быть, было тяжело! А я ничего не замечала, целиком поглощенная своим горем.
– Мне кажется, тебе нужно тотчас же ехать на Гросвенор-сквер. Выяснить, как он себя чувствует, заставить его выслушать тебя.
Кейт окинула взглядом свое черное траурное платье.
– Сегодня я надела его в последний раз. Из-за моего горя Рэнд отстранился от меня. Больше я не намерена позволить ему нас разлучить.
– Молодец! – улыбнулась Мэгги. – Можешь начинать свое превращение уже сегодня. Надеюсь, ты привезла с собой что-нибудь красивое?
Кейт снова поставила чашку с блюдцем на стол.
– По правде говоря, я привезла несколько чемоданов с одеждой, поскольку не знала, надолго ли задержусь в Лондоне. – Глаза ее решительно блеснули. – А теперь знаю, что задержусь настолько, насколько будет нужно.
Мэгги сердечно пожала Кейт руку.
– Твоя комната целиком в твоем распоряжении. Почему бы тебе не подняться ненадолго наверх и не отдохнуть? Через пару часов я пришлю горничную, чтобы она помогла тебе искупаться и переодеться.
Кейт кивнула и встала. Она не слишком жаждала появляться на балу, однако твердо намеревалась вернуться к жизни. И сегодня представился отличный случай это сделать.