Ничего интересного
Шрифт:
— Я немного боюсь с ним встречаться, — призналась я.
— Я тоже немного боюсь, — сказала она. — Надеюсь, ты его не возненавидишь.
Я ничего не ответила, потому что была практически уверена, что из принципа его возненавижу. Я вообще не очень любила мужчин, находила их утомительными, но была готова дать ему шанс. Я была открыта новым впечатлениям, наверное, можно так сказать. Ради того, чтобы жить в том доме, я была готова время от времени разговаривать с сенатором. Его работа, на минуточку, включала в себя защиту моих интересов, поскольку я проживала в его штате. На
Мэдисон пошла в садик за Тимоти, а я в это время приняла душ и переоделась в обновки, оставив старые лохмотья в корзине, которая, я уже знала, опустеет, стоит мне выйти, а одежда вернется ко мне постиранной, выглаженной и, может, даже обвязанной ленточкой. Я нанесла за мочку уха духи, которые подобрала Мэдисон. Они пахли старым серебром и жимолостью. Когда я наконец спустилась на первый этаж, увидела Тимоти в полном одиночестве.
— Где твоя мама? — спросила я его, но он просто развернулся и пошел по коридору.
Я последовала за ним, и мы оказались в его комнате, которую я еще не видела. Кровать была больше всех кроватей, на которых мне доводилось спать за всю жизнь, и такая мягкая — удивительно, что Тимоти в ней до сих пор не задохнулся.
— Это твоя комната? — спросила я.
— Да, — ответил он. — Хочешь посмотреть мои плюшевые игрушки?
— Ну да, наверное. Давай.
У кровати стоял большой сундук. Тимоти, поднапрягшись, поднял крышку. И тут же, как у клоуна в цирке, оттуда посыпались плюшевые звери, — их было столько, что на секунду мне почудилось, будто я наглоталась кислоты.
Тимоти вытянул из кучи красного лиса в галстуке-бабочке.
— Это Джоффри, — сказал он без единой эмоции на лице.
— Привет, Джоффри!
Тимоти вытащил слона в толстых темных очках.
— Это Бартоломью.
— Понятно. Привет, Бартоломью!
За Бартоломью последовала лягушка с короной на голове.
— Это Кельвин, — представил мне лягушку Тимоти.
— Ты уверен, что это не Лягух? — спросила я.
— Это Кельвин, — повторил Тимоти.
— Ладно, ладно, как скажешь. Привет, Кельвин.
Далее меня познакомили с медвежонком в розовом платье.
— Это Эмили.
— Они что, из какого-то мультика, что ли? — уточнила я, отчаянно пытаясь понять этого мальчика.
— Нет. Они только для меня.
— А что ты с ними делаешь?
— Выстраиваю их в линию.
— И все? Просто выстраиваешь их?
— А потом выбираю лучшего.
Когда мне было шесть, на деньги, подаренные мне на день рождения, я купила на гаражной распродаже огромную коробку с солдатиками и разными коллекционными фигурками для мальчиков. Барби были слишком дорогие, так что я играла с мускулистыми солдатами в камуфляжных костюмах и нарисованной растительностью на лицах. Я представляла их жителями моего города и устраивала сценки из воображаемой жизни, о которой мечтала. Мою роль играла фигурка Фонзи из «Счастливых дней»[4], пластиковые руки которого вечно держали большие пальцы поднятыми вверх, показывая, что все отлично. А мамой был бородатый мужик с шикарными
Как-то я играла у себя в комнате, и кукла-мама сказала:
— Лил, у мэра пропала кошка.
А кукла-я ответила:
— Идем, мам! Детективное агентство Брейкеров берется за дело!
И тут раздался голос моей настоящей мамы:
— Что ты делаешь?
Я подняла голову: мама стояла в дверях, уставившись на меня.
— У мэра пропала кошка, — смутившись, сказала я.
— Это, типа, ты? — спросила мама, указывая на Фонзи.
Я кивнула.
— А это я? — Она махнула в сторону Большого Джоша[5].
Я снова кивнула, но заподозрила, что сделала что-то не то.
Мама как-то странно посмотрела на меня. Сейчас мне кажется, что именно тогда она осознала, что я — не она и что я для нее загадка и, скорее всего, останусь ею навсегда. Я видела странный блеск в ее глазах. Она сказала несколько ошеломленно:
— Господи, Лил, что у тебя в голове?
И ушла. А я почувствовала себя каким-то уродом, хотя все дети делают то же самое — фантазируют. Только вот маме фантазии были ни к чему. Мне кажется, она считала их слабостью. И тогда я поняла, что мое воображение — единственное, что как-то примиряло меня с жизнью, — нужно скрывать от окружающего мира. Но то, что держишь взаперти, под замком, очень сложно призвать на помощь, если вдруг появится необходимость.
Так что, наверное, я в каком-то смысле понимала Тимоти. А может, просто ему завидовала.
— Можно я тоже поиграю? — спросила я.
Тимоти кивнул и вытащил еще двенадцать плюшевых зверей, выстраивая их в ряд на полу.
— Значит, надо просто выбрать лучшего?
— Лучшего из всех, — подтвердил он.
Среди животных оказалась панда с маленькой гитарой, пришитой к лапе.
— Думаю, она.
В глазах Тимоти мелькнуло узнавание, как будто призрак, обитавший в его теле с семнадцатого века, наконец очнулся ото сна.
— Это Брюс, — сказал он, и я не смогла сдержать смешок. Такое странное имя для маленького плюшевого медведя!
— Он лучше всех? — спросила я.
Тимоти не торопясь осмотрел свой полк и наконец произнес:
— Сегодня Брюс лучше всех.
Он передал мне игрушку, и я ее обняла. Панда очень приятно пахла чистотой.
Пока я обнимала Брюса, Тимоти собрал всех остальных животных и убрал в сундук. Мальчик казался довольным. У меня было такое ощущение, будто я только что прошла проверку. Тимоти положил руку мне на голову, и я едва сдержалась, чтобы не отмахнуться от него.
— Ты хорошая, — сказал он и слегка улыбнулся.
И тут на пороге появилась Мэдисон.
— Ой, вы играете?
— Вроде того, — ответила я.
— Ты выбрала Брюса?
— Да. Он лучше всех.
— Сегодня лучше всех, — пояснил Тимоти.
— Папочка дома! — вдруг сказала Мэдисон, и Тимоти как будто весь завибрировал. Что это? Счастье? Восторг? Страх?
— Папочка! — воскликнул парнишка и выбежал из комнаты.
— Джаспер дома, — сказала мне Мэдисон.
— Н-да, — промычала я. — Ну ладно.