Ничего не случилось…
Шрифт:
— Дал я вам жизни, да?
— Пустяки, — как мог успокоил парня Слободкин.
— А где Старик?
Сергей промолчал, сделал вид, что не расслышал.
— Снайпер, говорю, где? — повторил Николай. — И все наши?
Слободкин от прямого ответа ушел:
— Зачем они тебе? Соскучился?
— Ты думаешь, если я заболел, то ни черта не понимаю. Я все слышал. Из-за меня все это. Молчишь?
Сергей решил объяснить ситуацию так:
— Сперва с азимута сбились. Потом ночь наступила, дождь припустился пуще прежнего, а под у ногами то глина, то болото, то вообще… Вот и пришлось ночевку устраивать, хотя времени у нас мало. Ноль времени,
— Из-за меня все это, знаю, — упавшим голосом повторил Евдокушин. — Так где же Старик-то?
Слободкину врать больше не захотелось.
— Кто-то должен же был сообщить в центр о танках? Вот командир и отправил его в отряд. Там их радист и все, что мы доставили для радиосвязи. А остальные недалече. Теперь понял что-нибудь?
— Так бы и сказал.
— Так и говорю.
Они помолчали. Каждый думал свое. Слободкин о том, чем бы еще подсобить парню. Евдокушин о том, наверное, как бы избавить людей от лишних забот. Он через какое-то время даже попробовал чуть приподняться. Слободкин властным жестом уложил его обратно.
— Ты полежи пока, полежи. А еще лучше поспи. Можешь поспать немного? — сам он при этом не то вздохнул, не то зевнул.
— Умаялся? — спросил Евдокушин.
— С чего ты взял? Выспался. Все выспались.
У Евдокушина, несмотря на его тяжелое состояние, разламывающаяся от боли голова работала временами очень отчетливо. Он процедил с горечью, скосив налитые кровью глаза:
— Я знаю. Выспались и отдохнули все. Кроме тебя, командира, Старика и Плужникова. А я немного забылся, точно помню.
Евдокушин сам, видимо, не знал, правда это была или неправда. И Сергей тоже не знал. Он слышал всю ночь не то храп Николая, не то его хрип, прерывавшийся глухим удушливым кашлем. Слышал и то, как Евдокушин несколько раз бредил, бессвязно повторяя одни и те же слова: «Ледяное? Стылое? Кто сказал? Ты, командир? Или ты? Ледяное, ледяное, стылое, не спорю. Тебе холодно, Слобода? А тебе?…»
К утру температура у Николая, судя по всему, подскочила еще выше, но бредить он перестал. Только дышал тяжело и надсадно. Улучив момент, когда больной все-таки заснул, Слободкин снова пошел собирать воду. По желобкам листьев орешин дождевые капли прерывистой струйкой медленно, но верно стекали в горлышко фляги, которое уже, к счастью, не было таким безнадежно узким, как ночью.
Командир и Плужников, сходившие в разведку, вернулись мрачные, неразговорчивые. Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, принялись доделывать шалаш. Наломали побольше веток, укладывали их поверх старых особым способом — листок к листку, как черепицу. Или это так казалось Слободкину? Нет, не казалось: именно листок к листку, как когда-то учил его старшина Брага, великий и мудрый умелец из-под Харькова. Укладывали, мостили веточку к веточке, а сами прислушивались к шорохам леса, посматривали в ту сторону, откуда должен был появиться Старик. Прислушивались, посматривали, а снайпера все не было. Уж не попал ли в заваруху какую, не нарвался ли на немцев? Они тут всюду, во всех спаленных деревнях, а как рассветет, и по лесам шастают — везде им партизаны мерещатся.
Уже совсем светло было, когда недалеко-неблизко раза два фырканула лошадь. Тихонечко так фырканула, словно и она понимала, что к чему. Командир вздохнул с облегчением:
— Старик и Серый причапали!
Плужников со Слободкиным переглянулись. Командир повторил уверенно:
— Старик и Серый! Молодец снайпер — поволноваться
Они втроем сорвались со своих мест и уже через несколько минут в промельках ветвей орешин увидели всадника на серой лошади. Когда сблизились, не узнали Старика: бледный, без шапки, волосы врастреп, фуфайка изодрана в клочья. Он остановил Серого, устало не то сполз, не то свалился на землю, прошамкал рассеченными губами:
— Как-никак, а добрались.
— Ты что?! Что случилось? — затараторил командир, потерявший вдруг все свое командирское равновесие. — Толком говори!
— Толком и говорю: как-никак, а дотопали.
— Черт побери! На немца нарвались? Где телега? И вообще…
Снайпер сплюнул кровью, утерся драным рукавом, начал объяснять:
— Выехали-то с телегой, ясно и понятно. Сперва все как по маслу шло. Примерно с полдороги отмерли. Потом словно гром над нами шарахнул — как ни береглись, наскочили-таки на немецкую мину. Куда колеса, куда оглобли, куда облучок!… А меня вместе с сеном, на котором сидел, к дьяволу на рога швырнуло. Когда малость очухался, стал соображать, где я и что я. Голова гудит, во всем теле боль нестерпимая, но руки-ноги целы, гляжу. Где же, думаю, Серый? Разорвало бедолагу? Пошастал, пошастал кругом и вдруг вижу: с оторванной вожжой пасется себе тихонько коняга в кустах, словно ничего особенного не случилось. На меня между тем желтым глазом косит, будто верит и не верит в то, что и он, и я живы и почти невредимы…
В этом месте командир остановил снайпера:
— Молодцы оба! Но доскажешь потом, Старик, ладно? Сейчас дел невпроворот. Конь на полном ходу, значит? Прекрасно! Он нам позарез нужен. И сам ты ничего, вроде. Ничего? Или как?
— В общем и целом пока на своих копытах стоим. Меня, считай, сено выручило, Серого спасло чудо.
— Та-ак. С этим ясненько, — внешне спокойно сказал командир. — Давай дальше. Что в отряде?
— Не застал я радиста в живых. Отмаялся. А так все по-прежнему. За оружие и провиант спасибо сказали.
Выслушав рассказ снайпера, командир молча снял шапку, постоял немного в задумчивости, потом сказал:
— К тому давно шло. Не жилец он был. И все же думалось, потянет еще малость. Не потянул. Жаль, специалист был своего дела.
Еще помолчав, спросил Старика:
— Когда похороны?
— Сегодня решили. Только мы не поспеем уже. Но ты не беспокойся, будут соблюдены все партизанские почести.
— Обратно в том овраге?
— В том, — подтвердил снайпер. — Еще одну звезду уже отстрогали.
— Все правильно, — вздохнул командир.
Обращаясь к Плужникову и Слободкину, сказал:
— Теперь на вашего вся надежда. Он теперь на вес золота.
— Почему теперь? — спросил Сергей.
Командир не уловил в словах Слободкина обиды за Евдокушина. Зачерствел, что ли, в этих лесах? Точно, зачерствел. Шапку снял, услышав о смерти радиста, но ни один мускул на лице у него не дрогнул. «Слишком уж рациональный товарищ, — подумал Сергей. Так еще одно качество ему в командире открылось. — Сильный, смелый, закаленный в боях — хорошо. Многоопытный, решительный — тоже очень даже прекрасно. А вот что черств временами, то черств, никуда не денешься. Впрочем, торопиться не надо, — сам себя остановил Слободкин. — Сколько мы его знаем? И что такое произошло, собственно? Может, мне померещилось что-то? А если и в самом деле зачерствел, то надо его расчерствить как-нибудь. Прямо сейчас и попробую».