Ночь падающих звезд. Три женщины
Шрифт:
За соседним столом восседала пожилая дама, обедавшая прежде с полной девушкой, но теперь не одобрявшая многое происходившее вокруг, и прежде всего влюбленность фиктивных молодоженов. Она даже не выглядела уже столь монументально, как прежде. Ее неожиданно свалил грипп, и она действительно ужасно страдала; все ее жалели, что отнюдь не поднимало настроения.
Да и три дамы-подружки больше не веселились. Между чаем, поджаренным шпиком и апельсиновым джемом они обсуждали какие-то восточно-западные истории. Всегда так дружелюбно настроенная Траудель, в толстых очках, вдруг
— Вечно эти ваши западные жители, но ведь известно…
И затем последовала гневная перепалка.
Волнения несколько улеглись, когда они отправились в путь и посетили город Йорк с его кафедральным собором. Никола рассказывала удивленным слушателям: строительство начато в 1220 году и завершено лишь спустя двести пятьдесят лет…
— Обратите внимание на окно, обращенное на запад. Его называют сердцем Йоркшира, величиной оно с теннисный корт и является самым большим в мире…
Никола дала время, чтобы внимательно осмотреть все, и была засыпана вопросами.
Тео не выдержал долго в соборе, который впечатлял и подавлял. Его переполняли чувства.
Он вышел в парк, где щебетали птицы, зеленела по-летнему трава, а теплый ветерок доносил аромат цветов.
На одной из скамеек сидели полная девушка и Степной Волк, которые предоставили собор собору и самозабвенно кормили воробьев. Они сидели в одном из удивительнейших средневековых городов, окруженные древней историей, кровавым прошлым, — и кормили воробьев.
Тео, имевший при себе блокнот, чтобы делать зарисовки, когда остальные охотно фотографировали, устроился неподалеку под кроной древнего дерева, толстые корни которого вылезали наружу, и принялся рисовать парочку. Время от времени они обменивались словами, улыбались чему-то и, дразня, подталкивали друг друга плечами. Девушка казалась хорошенькой, веселой и розовощекой, а редкие волосы одинокого Степного Волка уже не производили такого жалкого впечатления.
Итак, они занимались собой и воробьями, не замечая ничего вокруг. Точно так же они могли находиться на необитаемом острове. И даже не видели, что профессор рисовал их.
Затем он заметил, как из собора вышла Никола. Вытянув шею, она поискала его, обнаружив, кивнула и направилась к нему, как будто не могла больше без него существовать.
Рука в руке бродили они по узким улочкам, такие радостные, такие шаловливые, словно два ребенка, прогулявшие школу. Прохожие, завороженные их радостным восхищением, улыбаясь, оборачивались им вслед. Как будто сияние исходило от них.
К ним приближались вновь помирившиеся вдовы, которые занимали весь тротуар, так что остальным приходилось спускаться на мостовую, чтобы обойти их. Перед Николой и профессором они остановились, как бы в ожидании объяснений.
— Что-нибудь отмечаем? — осведомилась Хильда, приближаясь к ним. Глаза ее так и обшаривали их.
— Да, — ответила Никола. — Окончание нашего долгого путешествия.
— А также счастливое возвращение домой, — добавил профессор. — Вы позволите? — Он прошел сквозь строй вдов, потянул за собой Николу.
Дамы озадаченно смотрели вслед паре.
— Ну, уж и
— Конечно. — Видимо, Эмми была опытнее, чем могло показаться. — Думаю, они имеют в виду себя. Они стали ближе, нашли друг друга.
— Они любят друг друга, — радостно заключила Траудель.
— Знаменитый художник и руководительница туристической группы — разве такое возможно? — сомневалась Хильда.
— Срастается то, что подходит друг другу, — процитировала Траудель одного политика, произнесшего мудрые слова, хотя речь шла совсем не о любви. А о воссоединении двух стран.
Но вопрос не в том. Объединение есть объединение, с любовью или без оной.
— На той стороне я видела кафе. — Хильда взяла подруг под руки и повела по улице. — Поглядите только на торты — разве это не поэма?
Они тоскливо вздохнули и вошли в кафе.
До отъезда еще полчаса. Времени вполне достаточно, чтобы насладиться. Каждому на свой лад.
БАЙ, БАЙ, ПИТЕР ПЭН
Фрау Кляйншмидт считала часы до того дня, когда вернется господин профессор и кончатся ее бдения в доме. И где пропадает господин Хабердитцель, тоже загадка. Надо надеяться, с ним ничего не случилось.
Молодые люди вернулись без него. Все четверо: Амелия со своим приятным молодым человеком, у которого такие прекрасные манеры, он еще все повторяет: «Если вас не затруднит, фрау Кляйншмидт», всегда такой вежливый с ней, чего никак нельзя сказать о ее сыновьях. Эти никогда не скажут «пожалуйста» или «спасибо». Для них все само собой разумеется. А тут еще старший поругался с Ханнелорой, о Господи, может, это и ничего, да только матери опять приходится обо всех заботиться. Кроме того, профессорский дом, где теперь все идет наперекосяк!
Она быстренько привела в порядок комнаты для гостей, поскольку подружка Лусиана с гитарой тоже захотела погостить здесь, пока не вернется господин профессор. Четыре комнаты! В конце концов, нельзя же парочки класть спать вместе, это походило бы на сводничество, ведь официально они не были обручены, а уж тем более женаты.
Весь день по дому разносились звуки музыки. Затем ссорились. Когда фрау Кляйншмидт пыталась вмешиваться, эта ненормальная, Нини, кидалась ей на шею:
— Вы наша любимая вселенская мамочка, ах, ну не будьте такой!
А Лулу подхалимничал и все пытался утешить «мамашу Кляйншмидт»:
— Да не беспокойтесь вы, идите спокойно домой, у нас все будет в порядке, о’кей?
Легко сказать. Через каких-нибудь полчаса вычищенный, сияющий чистотой дом выглядел так, что непонятно было, что за люди здесь проживают!
— Что касается Хели, — заявила Амелия, — так мне вот что непонятно: ведь он же выехал раньше нас, так где, черт побери, он скрывается?
А затем последовал звонок из Вены. На проводе была бывшая супруга профессора Фукса. Она неожиданно заболела, «тяжелый летний грипп» и нуждалась в помощи Амелии, она в совершенной панике. Да и отец господина Максима настаивал, чтобы тот вернулся.