Ночная диверсия
Шрифт:
Ольга, смутившись, присела за кассой.
— Я очень благодарна вам, господин оберст, за приглашение и с удовольствием им воспользуюсь.
— И прекрасно. Завтра к семи часам утра я пришлю за вами машину.
…Лена Сазонова не обманывала Пауля Вольфа, ссылаясь на болезнь матери. Последние дни старушка совсем расхворалась. Лена приходила домой и не знала, за что хвататься. Нужно приготовить ужин, согреть матери воду, повозиться с ней. А сегодня Лена спешила особенно. В половине девятого ей нужно быть у Андрея Михайловича.
Через полчаса
— Не сердись, мамочка, я скоро вернусь, мне нужно…
Беги, беги, дочка, только будь осторожна. Боюсь я за тебя. Уж очень в опасное дело ты попала.
— Ничего, мамуля! Все будет в порядке. Ты же знаешь, иначе нельзя, иначе не могу.
…Когда вошла Лена, Андрей Михайлович и Глеб Феликсович ужинали. Перехватив взгляд девушки, брошенный на стол, Андрей Михайлович пригласил:
— Садись, дочка, поужинай с нами.
Лена це заставила повторять приглашение дважды.
С хрустом уничтожая малосольные огурцы, она ухитрялась болтать о всяких пустяках.
— Да покушай ты по-человечески, потом наговоришься, — сказал Витковский.
Андрей Михайлович не опасался встречаться с Вит-ковским у себя на квартире. Наоборот, он считал, что нужно это делать открыто, даже подчеркнуто открыто.
О том, что они долгие годы работали вместе, для немцев не было секретом. Сейчас оба работают в одном отделе. Вполне естественно, что встречаются часто.
Не могли вызвать подозрения и посещения Леной квартиры Самойленко. Как-никак — она племянница Глеба Феликсовича. Что же здесь удивительного, если она пришла к дяде?
После ужина мужчины закурили.
— Ну, а теперь, Леночка, рассказывай.
Лена сразу стала серьезной. Стараясь не упустить ни одной мелочи, она пересказала весь разговор оберста Говивиана с Эльзой Штрекке.
— О чем говорят офицеры?
Лена рассказала и это.
— Молодец! Память у тебя хорошая, уж никак не скажешь — «девичья». Теперь о капитане Вольфе. Постарайся, Лена, чтобы он и впредь не терял надежды встретиться с тобой наедине. Только не зарывайся, с этими людьми шутки плохие.
Самолет быстро набирал высоту. Ольга, не отрываясь, глядела в небольшое смотровое окно. Под плоскостями, подернутый легкой голубоватой дымкой, медленно таял приморский город. Словно огромная топографическая карта, далеко, насколько хватало глаз, простиралась родная земля. Реки и речушки. Долины, горы и предгорья. И море.
Летела Ольга не впервые. Но сейчас, как и всегда в воздухе, она испытывала такое чувство, как будто у нее у самой выросли крылья и она парит, парит…
Так было и в тот день, когда она поехала на аэродром с отцом. Как давно это было! И не по времени, нет. Просто между тем днем и этим многое легло.
Тот день был летним, погожим, солнечным. Группа спортсменов-парашютистов должна была совершить групповой прыжок. Втиснувшись в переполненный кузов аэродромовской машины, Ольга сразу же включилась в возбужденно-приподнятый,
Перед самой посадкой в самолет Ольга подошла к нему. В комбинезоне с двумя парашютами, основным и запасным, она казалась неуклюжей, как медвежонок.
— Папа, ты знаешь, я даже не подозревала, что я такая трусиха. И прыгаю не первый раз, а страшно.
— Ничего, Оленька, ты у меня дивчина храбрая, все будет отлично…
— О, госпожа Эльза совсем задумалась. О чем, если это не секрет?
И Ольга вновь поймала на себе липкий ощупывающий взгляд Говивиана.
— Вы уже однажды доказали мне, что можете читать чужие мысли. Постарайтесь сделать это и сейчас.
Оберст самодовольно усмехнулся.
— Постараюсь. Но на сей раз боюсь ошибиться. Ведь вы летите к мужу, и мысли ваши уже там.
— Как знать?
И между ними завязался разговор, полный недомолвок и намеков.
К концу пути оберст Карл фон Говивиан был окончательно покорен владелицей салона-парикмахерской Эльзой Штрекке.
На аэродроме его уже ждала машина.
— Разрешите вас отвезти домой. Кстати, и вашего супруга буду рад видеть. Ведь мы старые знакомые.
— Нет! Лучше подбросьте меня до центра. Мне еще нужно кое-куда зайти. А вечером, если сможете, приходите к нам ужинать, Отто будет очень рад.
Глава пятая
Мрачный, дождливый рассвет пугливо пробивался сквозь законченные, в густой панцирной сетке, оконца. Старший лейтенант Рубан через прикрытые веки наблюдал, как штубендинст — старший полубарака, пристроившись у коптилки, давит вшей, извлекая их одну за другой из складок воротника и рукавов.
Стиснутый с обеих сторон спящими, Рубан с трудом поворачивается на спину, стараясь расправить сбившуюся в тугие упругие комки «гоцваль» — деревянную стружку из-под станков, служащую заключенным постелью. С трудом протиснув руку, он касается бедра. Рана, завязанная грязным тряпьем, отзывается на прикосновение острой, режущей болью.
«Только бы не гангрена», — думает Рубан, осторожно ощупывая рану.
Под окном раздаются тяжелые шаги, и тотчас же по бараку разносится:
— Встать!
Люди вскакивают с нар, толкая друг друга, бросаются в «туалетную».
Только бы успеть! Только бы не остаться последним! Каждый знает — тогда смерть!
Эту страшную забаву ввел блокфюрер Шульц. Остановившись у двери, он внимательно следит за выбегающими в «туалетную» военнопленными.
«Туалетная» — мрачный бетонированный каземат с огромной цементной нишей. В центре ее труба со множеством отверстий, из которых хлещут холодные тугие струи. В глубине каземата — чан с аварийным запасом воды. Он-то и стал местом «забавы» блокфюрера Шульца, на которую частенько собираются посмотреть немцы из других блоков. Шульц хищно поглядывает на пленных, поджидая очередную жертву. Завидев опоздавшего, Шульц отвешивает ему изысканный театральный поклон.