Номерные сказки
Шрифт:
Затем был обед, малопримечательный в смысле поданных блюд и довольно бледный в отношении застольных бесед. Разве что государь, допивая редечный сок, заметил, что употребление данного напитка есть ни что иное как оральная клизма, а потому должна быть запрещена Гаагской конвенцией. Потому что, как он сказал, введение витаминов в организм через "не хочу" угнетает личность, а также прованивает и без того душную атмосферу ротовой полости человека. На что царицей было отвечено, что коли так, то в следующий раз сок будет подан не редечный, а березовый из поленьев. К чему шут тут же присовокупил свое мнение о том, что и блины в таком случае проще не жарить, а собирать в поле. И пространно,
А потом был отдых. А потом полдник. А потом день плавно перетек в вечер и завершился. Не оставив в истории ни следа.
Сказка №46
В это утро весьма хороши были птички. Вдохновленные чудесной погодой, они не только исполнили хором весь свой песенный репертуар, но и сплясали на ветках, и даже чуть-чуть полетали строем. Его величество, понаблюдав и послушав, изрядно восхитился и повелел отблагодарить крылатых созданий новым скворечником.
— Чтобы, слышь, двухэтажный! Четырехкомнатный! На восемь ихних персон. Чтобы к вечеру вон на тем дереве виселся и положительные чувства будил, — повелел государь неспешному плотнику. Который при всей неспешности был, однако, настолько профессионален, что мог бы, в отличие от известного шарманщика, выстругать Буратино с завязанными глазами всего за пятнадцать минут и гораздо лучшего качества.
— И лесенку прибить не забудь! — наставил его шут, — Дабы пингвины нелетающие тоже воспользоваться бы смогли. Ежели вдруг придут. А чтобы пришли, дощечку с объявлением пригвозди. Мол, завсегда ждем и искренне рады видеть.
— Тебе бы тока юродничать, — сказал царь. И был прав.
— А тебе бы тока распоряжаться. Что рот ни раскроешь — то те указ, эдикт аль булла какая повылезет. Позавчерася вон скока их таких отменять-то пришлось!
Шут был даже более прав, чем царь. Его величество в отдании приказаний бывал иногда непоследователен и чрезмерен. Поэтому через равные промежутки времени созывалась специальная коррекционная дума, на которой кое-какие из царских повелений самим же царем дезавуировались. К чести последнего, таковых повелений все же было обычно менее половины.
— Это ж надо было додуматься — запретить лосям скидывать рога на проезжую часть! Да еще кажного лося лично об этом оповестить. Они ж там в лесу до сих пор хохочут! А перепись мух? А указ о всеобщем одновременном тройном прыжке? Запамятовал?
В самом деле, очень многие из своих повелений государь забывал буквально через минуту. Тем ужаснее было слушать о них из чужих уст спустя время. Некоторые бывали столь нелепы, что с коррекционной думы его величество являлся от стыда даже не красный, а иссиня-фиолетовый.
Однако стыд — вещь нестойкая, а справедливость — штука непростая и довольно колючая. Государь, привычно покраснев, все-таки нашел, чем ответить.
— На себя бы почаще пялился, саблезубр беловежский! Ты-то что, образец образцовый что-ли?!
И длинной прицельной скороговоркой его величество живо припомнил его смешнейшеству целую уйму ляпсусов, ошибок и бездарных шуток, допущенных последним за истекший период. К которым, в частности, относилось не вполне удачное юмористическое замечание по поводу сколиоза ног супруги голландского посла. Посол, слава Богу, не понял. Хотя сделал вид, что не расслышал. Также царем была помянута не менее сомнительная шутка насчет личной жизни архимандрита. Который, по словам шута, как-то уж слишком много времени отдавал пчеловодству. И, по
– Мир!- первым предложил шут, выслушав царскую отповедь. Государь, пожевав губы, нехотя кивнул. Он вспомнил еще случай с пробкой, когда шут, откупоривая шампанское, снова не удержался от стрелецких замашек, метко прицелился и попал архимандриту в кадило. Освящали новый амбар, построенный ввиду прогнозов на гомерический урожай. Однако большого урожая не собралось, а амбар сгорел в считанные минуты, ибо угли в высыпавшемся кадиле были жаркие. Правда, тут же государь припомнил и себя, заливающего возникший пожар из ведра. С водкой. Каковая приготовлена была для совсем иных целей.
– А пойдем, Сеня, выпьем! — сказал царь с непонятным каким-то выражением в голосе. И, словно что-то преодолев, добавил :
— Чайку.
Сказка №47
Этот день так и не выделился бы чем-то особенным в череде таких же других, если бы наконец не добрался до царства приглашенный еще в прошлом году певец. Царь заплатил за концерт по почте вперед, подождал да забыл.
— Укрались они кем-то, денежки-т наши! — только и посетовал в прошлом году государь. Артистов, певцов и вообще, как он говорил, "людей с искусственным интеллектом", царь жаловал. И приглашал отовсюду. Однако часто бывали накладки, и вместо выписанного вальяжного роскошного тенора приезжал психованный укротитель улиток, а вместо женщины-змеи — мужчина-лилипут с куплетами и баяном. В этот же раз почта сработала хоть и скандально медленно, но все ж верно. Певец приехал. Вернее, пришел пешком на старом осле. Смотал с головы грязную дорожную чалму, намотал бархатную концертную. Достал зеркальце, посмотрел себе в горло. Вытащил из пыльного хурджина инструмент. Глянул на собравшихся зрителей.
— Эй, люди добри! Вас у кто-нибудь леска есть?
Сбегали, принесли. Натянул. Закрепил. Сел прямо на дорогу, закрыл глаза. Очень-очень долго молчал.
— Это, поди, вовсе и не певец, — подумал вслух шут,- Молчит ведь. Это, поди, йог индейский какой-нибудь. Они по году так сидеть могут. Потом кланяются и уходят. Восток. Нам этого не понять.
— А балалайка ему на что?- спросил царь.
— Дутар. — сказала информированная царевна.
— Дутар у татар! — сказала царица. Все помолчали, пытаясь понять, скаламбурила она или выругалась.
— Из Азии он! — вспомнил царь,- Не помню тока из какой. Из Задней ли, из Передней... Певец-натуралист. Точно. Он.
— Натуралист? Это как? — спросила царица.
— Это так... — ответил шут, заплевывая цыгарку,- Это, твое дамское величество, такое искусство, когда не голос у его, а душа поет. В натуре. И не наружу, а внутрь. Поэтому другим ничего не слыхать. Разве тока если ухом припасть.
Все покачали головами и с возрастающим сомнением поглядели на гостя. Тот сидел с закрытыми глазами нем и недвижим.