Новый Мир. № 10, 2000
Шрифт:
Фаликов Илья Зиновьевич родился в 1942 году во Владивостоке. Окончил филологический факультет Дальневосточного государственного университета. Среди восьми изданных им книг — «Ель» (1982), «Месяц гнезд» (1986), «Ласточкино лето» (1990). Живет в Москве.
Николай Байтов
Суд Париса
Повесть
Рассказывает Валерий Вениаминович В. Я не знаю, верить ему или не верить. Он странный. Иногда и не поймешь, о чем он говорит: волнуется, начинает глотать слова или бормочет что-то бессвязное, как во сне. А то остановится и молчит несколько минут, глядя испуганно на что-то за спиной, за затылком собеседника, и тому опять приходится думать, что Валерий Вениаминович заснул внезапно с открытыми глазами прямо посреди рассказа. Задашь ему вопрос — он: «А? Что? — Начинает вспоминать: — Я хотел… какое-то слово… вылетело из головы»… — и в результате вдруг вспоминает что-то совершенно другое, о чем вроде бы и не собирался говорить…
Рассказ записан на магнитофон. Я передаю его по возможности плавно, без перескоков, стараясь домыслить, интерполировать связи между фрагментами. В тех случаях, когда это затруднительно, я ставлю в скобках свои собственные пояснения.
— Я
Так я зашел в этот магазин и остолбенел — настолько мне все там показалось странным. А меня должна была встретить женщина. Я позвонил ей. Она работала там главным бухгалтером. Ирина Сергеевна. Договорились, что я подойду к семи. Она заканчивала работу. Я должен был ей передать большую сумму денег от ее бывшего мужа и еще кое-что сообщить на словах. Посредническая такая миссия. В общем-то, примирительная… Поэтому она не хотела встречаться на улице или в метро, сказала, что в магазине будет удобней. Мы раньше никогда друг друга не видели. Описал ей, как я выгляжу, она тоже примерно… только просила, чтоб я никого не спрашивал, она сама выйдет. И вот я зашел, оглядываюсь по сторонам…
(А надо видеть Валерия Вениаминовича. Если не знать, что у него двухкомнатная квартира, которая вся представляет собой его кабинет, то можно принять его за бомжа. Одет в какой-то потертый бушлатик со сломанной молнией, штаны неопределенного цвета, с мешками на коленках, грубые башмаки со шнурками, порванными много раз, растрепанными и кое-как связанными… Лет ему шестьдесят или немного больше. Его жена умерла давно. Дети разъехались, двое, оба где-то за границей. Лицо обрамляет жидкая серая бородка и волосы, свалявшиеся большими клоками. Подумаешь, что он спит всегда одетый. Хотя он почти не пьет. Курит только много. Непонятно, кто стирает ему одежду…)
— Оглядываюсь по сторонам. Меня как-то ослепило… Ищу кого-нибудь наподобие Ирины Сергеевны, а ко мне подходит молодой человек. Я потом понял, что он там вроде швейцара. Говорит: «Здесь мебельный салон». — «Да, я знаю», — говорю. Он смотрит, помолчал. Потом спрашивает: «Хотите что-нибудь купить?» А мне неудобно называть Ирину Сергеевну, потому что она специально просила, чтобы не было никаких… Я говорю: «Да, возможно. Я хочу посмотреть… Не исключено, что я что-нибудь…» — в таком роде. И он начинает говорить в радиотелефон, который у него в руке, — чтбо — я не разобрал. А потом — мне: «Вы можете подождать тут минуту? Сейчас к вам выйдут и обслужат». Ну хорошо. Я стою. Что еще делать? Ирина Сергеевна не показывается. Вообще народу нет… И вдруг выходят несколько мужчин, и все прямо ко мне. Один несет телекамеру. Другой протягивает мне руку, и тут уже телекамера начинает снимать. Он говорит: «Мы рады вас приветствовать в нашем салоне. Я — директор, меня зовут… Забыл, как он назвался, потому что я не сразу понял, что происходит. — А ваше как имя-отчество?… Ну вот, Валерий Вениаминович, хочу сообщить вам, что у нас сегодня праздник. Вы — наш тысячный покупатель. И по этому поводу позвольте…» Ну, я мнусь: «Постойте, я еще, может быть, ничего не куплю». — «Это не важно. Главное, что вы обратились к нам за разрешением каких-то проблем вашей обстановки. Так я понимаю? И конечно, мы сделаем все возможное… Но сначала позвольте вам задать несколько вопросов для телевидения. Скажите, Валерий Вениаминович, вы обставляете новую квартиру? Вы купили квартиру себе или своим детям?» — «Нет, квартира у меня старая. Дети живут отдельно»… — «Так. Значит, вы решили обстановку немного подновить, она вам надоела? Или поменять всю сразу?» Но я плохо вникаю в смысл того, что он говорит, потому что, во-первых, все не вижу той женщины, Ирины Сергеевны, а во-вторых, позади директора стоят еще трое мужчин, которые начинают перешептываться, причем как-то злобно, и у меня чувство, что вот-вот должен начаться скандал или что-то такое. Мне неприятно, и не могу собраться с мыслями.
«Нет, — говорю, — обстановку менять… Дело в том, что когда долго живешь… а я живу в своей квартире сорок лет без малого… жилище становится частью тебя самого, оно облегает тебя — привычно, комфортно. Даже если были какие-то неудобства, то постепенно они превращаются в удобства, и тебя раздражало бы, если б они вдруг исчезли… Я, например, мог бы ослепнуть и все равно уверенно действовать, передвигаться в своей квартире. А поменять что? — так к этому надо заново приноравливаться. Каждая новая вещь будет еще долго мешать, может быть, несколько лет, пока…» Я, видимо, сильно задумался, пока говорил все это. Вдруг замечаю, что у директора лицо постепенно киснет, кривится. Он пару раз взглянул на камеру с какой-то растерянной улыбкой. А позади него трое мужчин, напротив, перестали шепотом переругиваться и уставились на меня очень внимательно. И потом они опять взглянули друг на друга, и один сделал из пальцев кольцо. Вот так: большой соединил с указательным. Не знаю, что это означает… Только снова у меня началось беспокойство, мысль потерялась, я замолчал… Директор к ним почему-то обернулся на мгновение — и опять ко мне: «Ну что ж, Валерий Вениаминович, вы излагаете нам очень оригинальную точку зрения. Настоящую философию жилища. Здесь есть над чем подумать психологам. И я думаю, что в скором времени нашему салону обязательно придется пригласить на работу профессионального психолога. Без этого не обойтись. Итак, насколько я вас понял, вы хотели бы найти у нас какой-нибудь предмет, который, так сказать, максимально вписывался бы в конфигурацию вашего жилища, продолжал, так сказать, гармонию, которая складывалась в течение десятилетий. Так?» — «Ну, пожалуй, — говорю я, — да, это было бы…» — «Что ж. Назовите, что именно вас интересует, и мы вместе подумаем».
А мне как раз ничего в голову не приходит.
(В общем, у них там какие-то «комплекты», как выразился В. В., которые они «не могут разъединять». Но в конце концов ему показывают шкаф, который лишний, что ли, у них в «комплекте».)
— …Хороший. Мне понравился. Высокий, черный, с стеклянными дверцами. Любочка рассказывает, что он итальянский и из настоящего дерева. Как-то так она выразилась… Я не совсем понял, но постеснялся спросить. Похвалил этот шкаф. Стали оформлять мне доставку. Записали адрес. «Вы завтра будете дома?» — «Да, конечно». — «В первой половине вам привезут». А сам думаю: куда ж я его дену? Все забито. Потом догадался, что один стеллаж можно распилить поперек и поставить сверху на гардероб в два ряда, он влезет. А на его место шкаф… «Но праздник еще не кончился, — говорит директор, — он только начинается. Сейчас мы попросим вас, Валерий Вениаминович, быть судьей в конкурсе трех наших лучших продавщиц. Каждая из них проведет вас по всему салону, и вы должны будете оценить ее эрудицию и обаяние. И той, которая сумеет понравиться вам больше других, вы вручите приз нашей фирмы — вот это», — и протягивает мне небольшое яблоко. Даже маленькое. Но оно было, по-моему, из чистого золота. И такое изящное. Я подумал: «Прямо Фаберже!» — хотя я Фаберже ни разу не видел. Только в альбомах. «Вы, должно быть, очень начитанный человек, — продолжает директор. — Позвольте вас спросить: вам это ничего не напоминает?» — «Что?» — «Этот конкурс, это яблоко». — «Конечно, — говорю я. — Суд Париса». — «Вот именно! — восклицает и делает размашистый жест в сторону камеры. — Суд Париса! Древний античный миф о том, как три богини — Гера, Афина и Афродита — спорили, кто из них прекраснее. И разрешить этот спор должен был Парис, сын троянского коня… прошу прощения, ха-ха-ха! — сын троянского царя. Царя, конечно! Ха-ха-ха!» — «Однако, — отозвался я, потому что все это меня озадачило. — Ведь Парис был юноша и красавец. А я, можно сказать, старец. К тому же непритязательной наружности, как вы видите. При чем же тут… По-моему, это как-то…» — «Все отлично! Все замечательно! Вы для нас самый красивый, потому что вы — наш тысячный покупатель. И что с того, что вы не молоды? Зато вы — мудрец, и вы уже доказали свою мудрость вашим тонким рассуждением о жилище. Это гораздо интереснее: ваш суд будет глубоким и оригинальным, я в этом не сомневаюсь!» — «Постойте, — прервал я, хмурясь все больше: совсем стало не по себе. — А вы отдаете себе отчет в том, что такие игры очень опасны?» — «Опасны? Что вы имеете в виду?» — «Вы забыли, что суд Париса повлек за собой колоссальные бедствия многих народов?» Это я сказал, совершенно не думая, что что-то может быть… И вдруг, к своему еще большему беспокойству, я вижу, что лицо директора опять киснет и начинает как-то мельтешить, увертываться. Правда, он сразу оправился, но от меня не укрылось… Да что ж такое?.. «Ну, в нашем случае нам нечего опасаться», — начинает он. «Все равно, — я настаиваю. — Всякое состязание порождается завистью, самой губительной из человеческих страстей.
И всякое состязание, в свою очередь, порождает зависть. Это замкнутый круг! Зло увеличивается и нагнетает само себя посредством этого механизма…» — «Нет, ну зачем так, Валерий Вениаминович! — Директор окончательно взял себя в руки и снова пустился рассылать беззаботные улыбки то мне, то телекамере. — Вы слишком мрачно смотрите на вещи, позвольте вам заметить. Ведь зависть бывает черная, бывает белая, как сказал один поэт. Конечно, черную зависть мы будем гнать из своего сердца, мы ее не допустим. А белую — зачем же гнать? Она порождает состязание по-настоящему доброе, творческое. Без нее не было бы прогресса в человечестве. Вы не согласны со мной?» — «Ну, о прогрессе, господин директор, я не буду с вами спорить, потому что мы, наверное, разные вещи понимаем под этим словом…» — «Как бы там ни было, — он поспешил свернуть дискуссию, — я не сомневаюсь, что наше состязание, наш суд Париса, только поможет нашим соискательницам Золотого Яблока в совершенствовании их профессионального мастерства. И сейчас мы… Вот они, наши красавицы». И передо мной возникли три красавицы. «Оля. Илона. Альфия», — назвал их директор. Но я не успел понять, кто из них кто, потому что тут за спиной телевизионного оператора появилась женщина, с которой я должен был встретиться. Она была в пальто, как она описала, и с сумочкой. Я смотрел на нее, она на меня. Ее лицо было очень странным. Мало того, что оно было озабоченным и угрюмым, оно еще как бы отчаянно пыталось передать мне какое-то сообщение. Женщина даже сделала незаметный жест — сначала неопределенный, а потом быстро затрясла указательным пальцем возле своего правого уха. Это уж я понял однозначно как предостережение. «Ну что ж, Оля, — говорил в это время директор, — вы первая. Приступайте. Ведите нашего дорогого гостя, Валерия Вениаминовича, нашего философа…» Красавица плавно шагнула, протягивая мне руку… А у меня яблоко. Я переложил в левую, а правую так сомнамбулически ей навстречу… И тут в магазине погас свет.
…Движение кругом. Крики: «Опять!» — «Черт знает что такое!» — «Щиток, будь он неладен!» — «Коля!» — «Я здесь». — «Коля, быстро в подвал!.. Спички есть у тебя?» — «Есть. Я говорил, надо менять!» — «Говорил-говорил! Беги быстро… Зоя Львовна, свечи у меня в кабинете». — «Да, я сейчас…» — «Ключ, ключ возьмите! Вот он… Я здесь».
Посреди этой суматохи я стою — и чувствую, что меня кто-то нашаривает. Потом берет под руку — и шепот в самое ухо: «Валерий Вениаминович, это вы?» — «Да». — «Я Ирина Сергеевна. Только, ради Бога, ничего не говорите и слушайте внимательно. Мы с вами встретиться здесь не можем. Так получилось. Я сейчас ухожу. Вы тоже постарайтесь уйти как можно скорее. И я буду вас ждать на „Киевской-кольцевой“ в центре зала… Только ни в коем случае… Вам, наверное, предложат подвезти вас на машине домой. Не соглашайтесь ни под каким видом. Это очень опасно! Ни под каким видом! Вы поняли меня? Только на метро!»