Нынче все наоборот
Шрифт:
— Зачем? — спросил Славик.
— Принеси мне стакан воды!
— Не принесу! — сказал Славик.
— Включи свет!
— Не включу!
— Телевизор!
— Нет!
— Приемник!
— Нет!
— Вот черт! Пропади ты пропадом! — крикнул папа уже не Славику, а галстуку, который никак не хотел завязываться.
— Не пропаду! — храбро ответил Славик, и в это время часы на стене начали бить свои законные четыре удара.
— Ты у меня смотри! — воскликнул папа, выскакивая в переднюю. — Я тебе не мама, я с тобой церемониться
Славик вышел за ним следом. Папа пытался надеть пальто, не снимая его с вешалки. Это ему не удавалось. Папа боролся с пальто и рычал:
— Ну что ты молчишь?!
— А что мне говорить? — спросил Славик.
— Но ты понял, что я тебе сказал?
— Понял.
— Вот то-то! — крикнул папа, дернул пальто и оторвал вешалку. Надевая пальто на ходу, папа открыл дверь и выскочил наружу.
— Смотри у меня! Я тебе не мама! — донеслось до Славика уже с лестницы, и на сегодня все кончилось.
А через час Славик снова встретился с папой. Тот глянул на него с голубого экрана, улыбнулся ему и сказал приятным дикторским голосом:
— Добрый вечер, товарищи. Студия телевидения начинает свои вечерние передачи.
ЕЩЕ ПАПА
Галкина мама немного преувеличивала, когда сказала, что папа «очень» расстроился из-за часов. Очень папа никогда не расстраивался. Это бывает только с нервными людьми. Но нервным людям не доверяют водить пассажирские самолеты. Даже грузовые и то не доверяют. А Галкин папа водил четырехмоторный ИЛ-18. Иногда он улетал на сутки, а иногда и на несколько дней. Из дальних рейсов папа привозил подарки, от которых в школе завистники слезами плакали. За один только зуб кашалота Серега Кабанов предлагал Галке велосипед без заднего колеса и почти новенький скелет лягушки.
Зуб лежал на Галкином столе. Прекрасный, желтоватый, громадный зуб. Нормальному человеку одного такого зуба на всю бы жизнь хватило. Но это было еще не все. Там же стояла стеклянная банка с заспиртованным осьминогом, самым настоящим, только очень маленьким.
За осьминога Галке ничего не давали. Все понимали, что он просто бесценный. За него можно было отдать всю школу вместе с учителями, а может быть, и с самим директором.
Вот почему Галке нравились дальние рейсы.
А маме эти рейсы не нравились, хотя она тоже получала подарки. Мама хотела, чтобы в доме было поменьше подарков и побольше папы.
Но сегодня Галка не ждала никаких подарков. И от этого ей было даже немного легче. Отец ей ничего, и она ему ничего. Или, как бы это лучше сказать: он ей ничего, а она ему чего... В общем так: Галка без подарка, а отец без часов.
Когда Галка пришла домой, папы еще не было. Мама вышла ей навстречу, грустно взглянула на нее, сказала: «Еда в кухне, на столе», — и ушла в свою комнату.
Галка возила ложкой в тарелке с домашней лапшой, и мысли ее тоже были тягучие и скучные, как лапша. Мама ходит расстроенная. В квартире тихо и как-то уныло. Скоро
И Галке уже начало казаться, что зря она затеяла всю эту историю. Но тут она вспомнила, с каким восторгом смотрели на нее в школе ребята, когда она храбро разговаривала с практикантом, и ей стало легче.
Но сразу же она снова подумала о маме, и ей стало тяжелее.
Тогда она стала думать о Славике и Юрке, которых она так здорово выручила, и ей опять стало легче.
Так она сидела за столом, неохотно ела лапшу, думала то о ребятах, то о себе, то о маме, и ей становилось то легче, то тяжелее.
Когда раздался звонок, Галка не побежала папе навстречу, как обычно, а осталась сидеть за столом.
Послышались торопливые мамины шаги. Щелкнул замок. По очереди чмокнули два поцелуя.
— Все хорошо? — спросила мама.
— Как обычно, — ответил папа. — Галка дома?
— Дома, — сказала мама и вздохнула.
— Что-нибудь случилось? — спросил папа и тут же вспомнил: — Ах да, часы. Жалко, конечно. Ну, ты не расстраивайся. Ведь не нарочно она это сделала.
— Мне с тобой нужно поговорить, — шепотом сказала мама. — Идем в комнату.
Снова стало тихо. За закрытой дверью, словно вдалеке, шелестел мамин голос. Папа молчал. Потом послышался его голос:
— Это не серьезно.
Мама в ответ опять зашелестела что-то быстро и настойчиво. Папа сказал:
— Ну, хорошо, давай ее сюда.
Мама вышла в коридор и, не заглядывая в кухню, позвала Галку.
Папа сидел на тахте, на нормальной тахте, но она казалось маленькой, почти кукольной по сравнению с папой. Мама села рядом с ним, сложила на коленях руки и сразу тоже стала маленькой, словно внезапно превратилась в девочку.
— Здравствуй, — сказал папа.
— Здравствуй, как прошел полет?
— Нормально. А как у тебя дела?
— Нормально.
Уголки папиных губ дрогнули, и лицо его сразу стало таким знакомым, домашним, таким папиным, что Галке захотелось броситься к нему, обнять, извиниться или сделать еще что-нибудь, отчего все станет по-прежнему. Так бы оно, возможно, и случилось. Но рядом сидела мама. Она смотрела на Галку трагическим взглядом. Она была сейчас совсем не такой, как папа. И перед ней почему-то извиняться не хотелось. Галка осталась на месте.
— Ну вот что, — сказал папа. — Часы мы вспоминать не будем. Мама мне все рассказала. Бывает и на старуху проруха, а ты у нас пока не совсем старая. Часы, конечно, жалко: с ними еще мой прадед по морям плавал. Прадеда они пережили, деда пережили, отца пережили, меня уж не переживут. Может, оно и к лучшему... Но вот мама мне сказала, что ты тут бунт устроила?
— Я бунт не устраивала.
— Ну вот, — папа обернулся к маме, — я же говорил.
— Галочка, — сказала мама, — вчера ты мне заявила, что отказываешься меня слушаться. Неужели ты будешь это отрицать?