Область личного счастья. Книга 1

Правдин Лев Николаевич

Это было понятно. Она, советская девушка, с детства привыкла подчинять свои поступки государственным интересам. Но до войны это не было обременительно. Она окончила семилетку и захотела учиться на бухгалтерских курсах; ей помогали в этом, говорили, что стране нужны бухгалтеры. Она начала работать там, где пожелала. Государственные интересы никогда не мешали, а наоборот, помогали жить.

Сейчас война. Не все делают то, что хотят. Это жестоко, но необходимо. И не надо ей говорить об этом, она понимает все. В лес так в лес. Если придется, она возьмет

и топор. Она все это отлично сознает. Но все-таки сейчас ей нестерпимо грустно и жаль себя, своей красоты, в которой она была уверена, и своей молодости, в которой она начала сомневаться. Она казалась себе очень старой. Так бывает, когда кончается семнадцатый год, а восемнадцатый стоит на пороге.

Она не мечтала о подвигах. Ей нравилось, когда ее хвалили, что случалось нечасто, но не особенно стремилась к славе и почету. У нее было совсем другое на уме. Кто-то должен явиться и осчастливить ее. Она не представляла себе, как это получится. Во всяком случае все произойдет необыкновенно красиво и не так, как у других.

Раньше, когда училась на бухгалтерских курсах, бегала по клубным танцулькам, она мечтала о киноактерах и увешивала их фотографиями зеленый коврик над кроватью. Она так и привезла их на север, завернув вместе с ковриком, но развешивать на новом месте не стала.

— И в самом деле я дура, — вздохнула она. — Марина права, я — дура. Кто явится сюда? Белый медведь? Когда кончится война, я буду совсем старухой.

Телефонный звонок отвлек ее от дальнейших грустных размышлений. Она вбежала в будку. Звонил старший диспетчер — Клава. Женя сразу узнала ее отчетливый голос, голос профессиональной телефонистки.

— Где у тебя тридцатка? Женька, ты эти штучки оставь.

Женя вспыхнула.

— Ф-фу! Ты что, сдурела, Клавка? Да он давно на бирже!

— Два часа под погрузкой?

— Я не знаю, сколько часов. Он мне нужен, как мертвому припарки. Возьми себе это сокровище. Я даже не ожидала от тебя, Клавка!

— Ну, ладно! — успокаивала Клава расходившуюся Росомаху. — На меня тоже нажимают. Ты узнай у него, когда приедет, в чем дело, и тут же позвони мне. Ей-богу, мы сегодня сорвем график! А тут еще двенадцатая стала на ремонт.

Женя возмущенно бросила трубку. Привязались они с этим Мишкой Бариновым! Ну было бы за что. Больше она не сядет в его тридцатку. Можете быть спокойны. Хватит ей этого удовольствия. Разве она виновата, если у нее такая наружность, что все обращают внимание?

Кто-то подошел к двери, отряхнул валенки. Вошел. В ватном бушлате, стянутом ремнем, в заиндевевшей ушанке. Обледенелые сосульки вместо усов. Женя узнала дорожного рабочего Гольденко.

Стащив с себя рукавицы и шапку, он разложил их на дровах у раскаленной печурки для просушки.

— Скажи, какой мороз! Градусов, я думаю, пятьдесят накачало. Будь она неладна, эта работа.

— Откуда идешь? — осведомилась Женя.

— Из леса. На одиннадцатом километре выбоину подсыпал. Машины буксуют. Ну и мороз!

Женя спросила, что там с тридцаткой.

— Под

погрузкой задержали. Там ребята собрались — не бей лежачего, от костра не тревожь, — докладывал Гольденко.

Отрывая от усов ледяшки, он бросал их на пол. Его маленькое, малиновое от постоянного пребывания на морозе лицо начало согреваться. Бороду он брил, но у него был длинный подбородок клином, очень похожий на небольшую аккуратную бородку; массивный нос нависал под длинными монгольскими усами. Вокруг глаз, к вискам и по малиновым щечкам разбежались многочисленные морщинки. Глаза его смеялись, даже когда он сердился.

Гольденко повидал жизнь, а чего не видал, то соврет — недорого возьмет. Врал он с такой легкой непринужденностью, что все давно уже перестали разбирать, где правда, а где ложь в его рассказах. Но врал занимательно, и его любили слушать.

Сюда пригнала его вечная погоня за длинным рублем. До этого побывал он на Дальнем Востоке, проникал даже на КВЖД, где работал на станции Шито-Хеза не то сторожем, не то начальником станции. По рассказам Гольденко точно это установить не представлялось возможным. Но сам он так любил рассказывать именно об этом периоде своей пестрой жизни, что его даже прозвали: Шито-Хеза.

А длинный рубль не шел ему в руки. Лентяй и бродяга, он во всем винил своих многочисленных врагов. Врагов он тоже выдумывал. Длинный рубль оказался, как и всегда, очень коротким. Но, приехав сюда, на север, он застрял прочно, до конца войны.

Должность он выбрал себе по специальности, а специальностью его было — отлынивать от работы. Шатаясь ночью по своему дорожному участку с лопатой и топором, он заходил в диспетчерскую. Пересыпал там до утра. Снеговая дорога не доставляла ему особых хлопот. Ткнут его носом в какую-нибудь выбоину, в яму, где буксовал тяжелый лесовоз, — тогда он примет меры. Присыплет снежком, притопчет. Чего же еще? А потом ругается:

— Скажи, из сил выбился! Будь им неладно, начальникам этим.

Женя покрутила ручку телефона, вызывая старшего диспетчера.

— Клава, — сказала она деловым тоном, — могу тебя успокоить: тридцатка стоит под погрузкой. Ну да, все время. Я же говорю, грузчики задерживают. Надо к ним послать кого-нибудь, подогнать. Никого нет? На совещании? Позвони начальнику. Во-первых, я не учу, а советую. Договор я тоже подписала. Ну вот. А то всем вам тридцатка поперек горла встала. Вот.

Сказав «вот», Женя резко положила трубку.

— Старший диспетчер. Подумаешь. Ф-фу!

Успокоившись, спросила:

— Новый инженер приехал? Ты видел его, Шито-Хеза?

Гольденко сел на скамейку, грея красные, в грязных морщинках, руки над раскаленной печуркой.

— Видел? — он на минуту задумался. Сказать, что не видел нового инженера, он не мог — характер не позволял. Признаться, что только перед выходом на работу слыхал о его приезде, он также не мог. На всякий случай сообщил:

— Фронтовик. Орденов полна грудь. Шинель распахнул — так и вдарило геройским огнем.