Оборотный город. Трилогия
Шрифт:
А у простого народа всё и целомудреннее, и скромнее. Сватать стараются рано, чтоб не загулялся до искушения. У кого больше хата, там и празднуют. Пьют при молодых умеренно, а как их на сеновал отправят, тогда уж без меры. Попа первого поят — ему уважение. Ну и драка всенепременнейше, без неё тоже нельзя, не как у порядочных людей получится. Наутро, какие там у невесты простыни, редко кто проверяет — куда там, опохмелиться бы! А молодожёны свои дела сами решат, все же, как правило, из одной деревни, все друг друга с детства знают,
— Кто женится-то? — со скуки поинтересовался я, когда парни попросили: «Вот туточки погодим, вскорости телега быть должна».
— Дак то Петруха-рябой и от Манька с окраины, — охотно пояснили мне, а дальше я мог уже ничего не спрашивать, секретная информация потекла шумным потоком на два голоса.
— Про Маньку-то кто худое скажет? Работяща она, и в теле, и не страшна, хоть и, бывает… пьёт. А кака девка ноне не пьёт-то, кака? Больная тока если…
— Да Петруха чё? Чё ему, плохо, чё ль? Он сам-то рябой, ему чё, ему без разницы. Чё он у Маньки не видал, всё видал. У неё все всё видали, а ему-то чё?
— От Манькин батя их и поженить способствовал, от греха-то. А то мало ли? Чтобы люди не брехали, да и ей охота, кто ж девке запретит, коли засвербело? Может, хоть пить бросит…
— Дак и Петруха чё? Он и ничё даже. Не сопротивлялся им, нет, чё ему, больше всех надо, чё ли?
— Ну Манька его и прижала…
— А ему чё?
Они заткнулись, только когда сзади дробно застучали копыта и разнаряженная в цветы и ленты телега, запряжённая сивой кобылой, медленно подкатилась прямо к нам.
— От и жениха дождалися, — объявили парни. — Пожалте сесть, господин Иловайский, ужо-тко уважьте, не побрезгуйте. До невестиной хаты с ветерком домчимся!
Ну что ж, вот оно всё и начинается. Иголочки кололи обе пятки, не слишком яростно, но вполне ощутимо. Я сунул руку в карман — так, хорошо хоть соли сыпанул, серебра бы… Но не было у меня на тот момент ни одной монеточки, и у Прохора не было, я даже не спрашивал, он сейчас тоже на мели. Ладно, что успел — взял, как мог, подготовился, вот разве что… Оглядев ближний плетень, я быстро выломал из него рябиновый прут, пригодится. Не дай бог, конечно, но лучше пусть будет. Воду бы ещё святую…
— Дык едемте, чё ли? — ещё раз пригласили парни.
Я легко запрыгнул в телегу, свесил ноги, положил прут на колени и попытался предположить: что же будет дальше? Мои спутники уселись с другой стороны, беспардонно подвинув храпящего в сене жениха. Судя по стойкому запаху перегара, праздновать начало семейной жизни Петя начал ещё неделю назад.
Скалозубый чернявый кучер прикрикнул на лошадку, дёрнул вожжами, и мы тронулись. Кобыла довольно бодрой рысью понесла нас за околицу, по колдобистой дороженьке налево.
Ночь выдалась пречудеснейшая, звёзды так ярко и кучно усыпали весь небосвод, что серебристое их сияние было похоже на девичий смех — чистый, искренний, безмятежный и звонкий. Полная луна манила,
— Долго ехать ещё? — чисто для проверки спросил я.
— А чего ж долго-то? Вона впереди два огонька светят, так то невестина хата, — оборвав куплет, охотно указали деревенские. — Ох и ждут нас там, Манька-то небось по Петюнюшке все глаза проглядела, а? Да проснись ить, шалопутный, свою свадьбу проспишь!
— Не будите его, — попросил я. — Не то и впрямь свадьбу проспит. А ты обернись-ка, милейший…
— Я что ль? — баском откликнулся кучер, поворачиваясь всем корпусом.
Заехать ему рябиновым прутом поперёк самодовольной рожи было односекундным делом…
— А-а-а, мать твою, хорунжий! — взревел косматый бес, свалившись с телеги.
Кобыла, почуяв свободу от вожжей, мигом встала, и мир вокруг нас неузнаваемо изменился. Если минуту назад мы ехали по широкой просёлочной дороге к гостеприимно светящейся огнями хате, то теперь стояли ровнёхонько напротив старого кладбища, то есть в абсолютно противоположной стороне от села. И это ещё ничего, мог и в болото завезти, ведьмин выкормыш…
— Вставай! — Я спрыгнул с телеги, за шиворот поднимая рослого, воющего от боли бесюгана. Рябиновый прут для таких что раскалённое железо, шрам на всю жизнь останется как память о казачьей руке. — Кто послал?
— Да я тя ща… порву своими же клыками! — ощерился он, уже не пытаясь спрятать своё истинное лицо за благообразной крестьянской личиной.
Бес так и бросился на меня, как пёс, но не учёл, на кого нарвался. К такой нечистой силе у меня сантиментов нет — прямым ударом носка сапога я нещадно вбил ему два или три его зуба в его же глотку. Негодяй с воплем перекатился на бок, отплёвывая чёрную кровь…
— Поогрызайся мне ещё тут, — сурово посоветовал я. — Если кто в Оборотном городе сказал, что с Иловайским договориться можно или запугать, так не верь, брехня это. Я вашего брата рогатого бил и бить буду без малейшей жалости! А теперь спрашиваю в последний раз: кто послал?
— Ве-эдьма-а…
— Рыжая? Мамзель Фифи? На одну ногу прихрамывает, а морда как у пёстрой собаки?
— Она-а… самая… сука…
— Кто бы спорил… — согласился я, предпочитая думать, что этим нехорошим словом бес обозначил подославшую его ведьму, а не меня. Но на всякий случай упёрся ему рябиновым прутом в кадык. — А Птицерухов у нас где?
— Не знаю-у, — огрызнулся бес, заливаясь злыми слезами, но боясь даже пошевелиться.
— Сейчас палку в глаз воткну, — без зазрения совести соврал я.