Общество гурманов (сборник)
Шрифт:
Прямо на нее двигался поезд из двадцати бочек: все пассажиры в желтых шляпах, а Красные жилеты бежали рядом, как породистые рысаки. Когда они почти повернули за угол, она обратила внимание на одного из бочкарей: высокий растрепанный мужчина без шляпы клевал носом, сидя в бочке. Лица Элис не разглядела из-за опущенной головы, но у нее мелькнула мысль, что это Лэнгдон, — сюртук этого человека очень походил на сюртук Лэнгдона; у нее лихорадочно забилось сердце, и она судорожно вздохнула… Вереница бочек резко повернула за угол, и на повороте последние несколько штук сильно мотнуло в сторону. Веревка лопнула, две бочки, внезапно отделившись от остальных, опрокинулись и, врезавшись в стену рядом с галантерейной лавкой, разбились
Пока вокруг павших бочкарей собиралась толпа, Элис, стоя на тротуаре, провожала взглядом вереницу бочек. Совершенно исключено, сказала она себе, чтобы Лэнгдон опустился до такого состояния и оказался среди них. Еще вчера вечером он был самим собой — разумным и жизнерадостным. Невозможно превратиться в другого человека за такое короткое время. Она решительно повторила это про себя и продолжила путь в Смитфилд, укоряя себя за чрезмерно буйное воображение.
ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
— Я отдал дядюшкину бочку Ларкин, — Элис с Табби сидели в зале «Полжабы Биллсона», — и она продала ее кому-то на улице за жалких шестьдесят фунтов, а затем разменяла деньги на монеты и раздала половину своим сообщникам-пиратам. Любит звонкую монету, как и остальные. Теперь они богаты, но к концу недели опять станут нищими. Она подбила дядю сыграть в карты в «Пиковую даму».
— Наверное, ей пришлось продать бочку задешево, чтобы побыстрее от нее избавиться, — Элис с благодарностью приняла принесенный Хоупфулом стакан сока с ромом. — Как ее только не схватили полицейские! — она посмотрела на Гилберта, сидевшего за столом и озирающегося по сторонам, словно полоумный — каковым он, конечно, и являлся, по крайней мере частично. Ларкин сидела напротив старика, спиной к Элис, и раздавала карты. Перед обоими высились столбики крон и шиллингов.
— Игра идет по-крупному, — заметила Элис.
— Думаю, Ларкин может пока не волноваться за свои деньги, хотя обычно с дядюшкой лучше играть не садиться. Между прочим, она заметила твой трюк с полицейскими — сразу поняла, что ты затеяла. Очень одобряет.
— Я польщена, — сказала Элис, — и весьма одобряю ее, хотя бедняжка кончит на виселице, если не вытащить ее из этой пиратской жизни.
— В карты-то свои погляди, — громко сказала Ларкин, будто Гилберт был слегка глуховат. Поскольку он так и не ответил, она взобралась коленями на стул, перегнулась через стол, посмотрела в его карты и вытащила несколько пар, сбросив их на стол. — У тебя хорошие карты, дядюшка. Ставь пять монет. Слышишь меня? — он опять не ответил, и она выбрала из его кучки пять шиллингов и положила их на середину стола, вместе с несколькими монетами, которые уже там были.
Элис подошла к ним поближе, чтобы посмотреть на игру. Она улыбнулась Ларкин и положила руку на плечо Гилберта. Тот с угрюмым видом сидел в своем кресле, тупо глядя на нетронутую кружку эля, и выглядел намного старше своих лет, жалким и несчастным. После длительного пребывания в бочке он пах, как соленая треска, а его одежда растрепалась.
— Он ничего не слышит, — вслух пожаловалась Ларкин. — Это все порошок. Теперь ему со страшной силой хочется принять дозу, а мы ему не даем.
— Мы спустили порошок в туалет, — громко объявил Табби. — Страдать никакого толку. Пей пиво, как все нормальные люди, и делай, что говорит Ларкин.
Гилберт повернул голову и посмотрел на Табби, как на незнакомца, а Табби грустно отвернулся.
— Кажись, порошок превратил его в лягушку, — вполне серьезно сказала Ларкин Элис. — Может, ты поцелуешь его в лоб, как девушка ту
— Да, спасибо, — Элис взяла у Ларкин тянучку из патоки и развернула обертку. — Мне помнится, что девушка из сказки в придачу отрезала лягушке голову. Голову резать не будем, но могу поцеловать его, раз ты советуешь. А ты, значит, книжки читаешь?
— Вроде того.
— Можешь мне как-нибудь почитать?
— А ты лягушку поцелуешь?
— Да, — Элис наклонилась, поцеловала Гилберта в лоб и посмотрела ему в глаза. На мгновение в глазах Фробишера-старшего блеснул разум, губы его дрогнули, как будто он собирался заговорить. Он мигнул, непонимающе посмотрел вокруг, но потом снова ушел в себя.
— Ну ходи, лягушачий король, — немного подождав, Ларкин опять перегнулась через стол и сделала ход за него. На сей раз Гилберт, кажется, следил за пальцами девочки и, когда она снова уселась в свое кресло, подался вперед и взял паточную тянучку из ее свертка. Он уже почти запихал конфету в рот вместе с оберткой, но Ларкин выхватила ее и громко разъяснила ему, что сначала конфеты надо разворачивать и не надо есть всё подряд, как собака. Гилберт сидел, открыв рот, в ожидании, пока она положит туда тянучку, а потом принялся жевать ее, глядя перед собой, и коричневая патока текла из уголков его рта.
— Мне кажется, он приходит в себя, — сказала Элис Ларкин.
— Он толстый, вот почему. А вот тощие валятся, как трава.
При слове «тощие» Элис сразу подумала о Лэнгдоне и вспомнила о сафьянной записной книжке, про которую совершенно забыла после завтрака. Она поспешила вверх по лестнице, не ожидая, что ей придется столкнуться с новым кошмаром. Книжка лежала на том же месте, где она ее оставила, все еще сырая. Элис подошла с ней к окну и открыла, осторожно переворачивая листы: первые страницы покрывали рисунки растений, рыб и животных, с короткими заметками, сделанными четким почерком Лэнгдона. Тут были показания барометра с датами, суммы осадков, наблюдения за погодой, за слоном Джонсоном, который жил у них в сарае, за ростом хмеля. Тут был перечень видов бегонии, выбросивших побеги с цветами только на прошлой неделе, — цвет и размер цветов, их необычный солоноватый вкус, отсутствие запаха…
Элис дошла до страницы с вчерашней датой, на которой было проставлено время — 8:18 вечера. И через тридцать секунд ей стало ясно, что произошло. Она почувствовала пустоту в груди и начала задыхаться. Тяжело опустившись на кровать, она немного посидела с закрытыми глазами, пытаясь успокоиться. В книжке нарастал бред — страница за страницей рассеянных замечаний и нелепых утверждений. Почерк становился все крупнее и неразборчивей, фразы все более эксцентричными, а восклицательные знаки и подчеркивания все более обильными. Перед ней лежало письменное свидетельство стремительного погружения в безумие, почти полностью помрачившего разум ее мужа, когда он принял следующие два пакетика порошка, очевидно, пребывая в полном восторге. Эту страницу покрывали пятна, пахнущие пивом и рыбой, а писанина на следующих страницах становилась всё более странной и бессвязной.
Она вернулась вниз, прихватив записную книжку с собой. Ларкин тихо переговаривалась с Табби, который при появлении Элис поднялся. Монеты с ломберного стола исчезли, а Гилберт спал, уронив голову на стол и громогласно храпя.
— Ларкин нужно кое-что тебе сказать, Элис, — мрачно сообщил Табби.
— А мне нужно кое-что сказать тебе, Табби. В чем дело, Ларкин?
— Вот что, мэм. Бобби пошарил по карманам у того типа, которому продал бочку. Он неисправимый, этот Бобби, к тому же это было проще пареной репы, ведь тот тип уже превратился в угря и отупел от порошка. В кармане у него были часы, но я отняла их у Бобби. Дело в том, мэм… — она подняла часы вверх, открыв крышку. — Тут вы. Я только что заметила.