Обыкновенное дело
Шрифт:
— Успокойтесь, генерал, — сказал ему Вощин — Почему вы здесь один?
Но старик был или глух, или не хотел слушать русского офицера. Он смотрел пустыми глазами куда-то мимо Яруты и, как заводной, продолжал твердить своё “тод”. Оставив его в комнате, офицеры спустились вниз.
— Откровенно говоря, Николай Степанович, я не понимаю, чего мы здесь ищем, — сказал лейтенант Вощин, когда они дошли до вестибюля.
— Сейчас поговорим. Зайдемте-ка вот сюда, что ли, и подумаем, что будем делать дальше.
Комната, в которую они вошли, служила, очевидно, женской спальней. Там стояли широкая кровать, платяной шкаф, овальное трюмо и стол с разбросанными
— Я жду вашего мнения, лейтенант, о леснике, — сказал он наконец.
— О леснике?.. Признаться, ой произвел на меня хорошее впечатление. Вполне лояльный к нам человек. Но…
— Продолжайте!
— Как вам сказать… Слишком уж он старался выставить напоказ свою лояльность. И потом эти двое наших…
— Почему — старался?.. А если всё это правда?
— Может быть, очень может быть, — опешил лейтенант. — Значит, вы иного мнения о нем? Почему же вы тогда…
— Я спрашиваю ваше мнение, лейтенант. Лично у меня пока что нет никакого мнения о нем. В нашем деле нужны факты, а не субъективное мнение. Факты точные, достоверные. Только на основании их мы можем создавать свое мнение. Согласны?
— Зачем же вы меня спрашиваете?
— Может быть, затем, что вы моложе меня, и из вас должен получиться хороший контрразведчик, — сказал Ярута, медленно закуривая папиросу. — Никогда не торопитесь составлять мнение о человеке только по тому, что он о себе говорит. Это не годится, тем более для нас, контрразведчиков. Именно потому, что нам чаще всего приходится иметь дело с людьми лживыми, фальшивыми. Так вот, мне хочется заглянуть в душу лесника посторонним глазом. Вы теперь понимаете, почему мы здесь? Надо найти людей, знающих лесника. Нам он нужен в любом случае, кем бы он ни был. Но, в зависимости от того, кем он окажется, примем решение, как его использовать. Не исключена и такая возможность, что он вообще будет бесполезным для нас. Во всяком случае, прежде чем отказаться от нашего плана, нам надо убедиться в его бессмысленности. — Майор остановился у зеркала, потрогал пальцами седеющие виски. — Послушайте, Вощин, мне пришла в голову мысль: не попытаться ли нам разыскать тех русских, которые работали у лесника?..
— Если их не угнали за Одер, как говорит этот Вульф.
— Будем надеяться, что они в числе уже освобожденных. Чтобы не гадать на кофейной гуще, лейтенант, сейчас же отправляйтесь на сборный пункт, свяжитесь с Юговым и примите все меры для их розыска. А лесником я пока что займусь сам.
Оставшись один, Ярута долго расхаживал по комнате, еще и еще раз обдумывал, не пошел ли он ложным путем, не принесет ли этот путь новых затруднений, осложнений. Противник неглуп и осторожен, он, в свою очередь, бдительно следит за всем, что делается вокруг. Что предпримет Либих, если он что-либо заподозрит? Надо и это предвидеть.
Продолжая размышлять, майор остановился у туалетного стола и непроизвольным движением открыл один из ящиков. В нем оказалась груда писем. Все они были адресованы, видимо, жившей здесь женщине, некой Грете. На дне ящика майор обнаружил альбом в кожаном переплете с тисненной золотом надписью: “Милой Грете в день двадцатилетия”. С первой же страницы Яруте улыбнулось довольно миловидное лицо владелицы альбома. Далее следовала всё та же Грета, с пеленок и до подвенечного наряда об руку с высоким худощавым
— Ну и ну, — усмехнулся майор, с любопытством разглядывая снимок. Фотограф изловчился так заснять офицера, что казалось, будто Париж лежит под его сапогом.
Ярута щелкнул ногтем по этому сапогу и перевернул страницу. Теперь офицер был уже в чине майора и давил сапогом другую землю, родную землю Яруты. Крым, золотой, солнечный Крым, этот надменный завоеватель щедро дарил своей Грете! Широко распростерши руки, сану в далекую перспективу гор, другую к зыбистому, залитому солнцем морю, — он самодовольно улыбался. Через весь снимок — размашистая надпись: “Милая Грета, твое море, твои горы! Я здесь, твой Вилли. Алушта, 1942 год”.
И хоть это была только фотография, майора Яруту всего передернуло. Он иронически усмехнулся и вынул из альбома обе фотографии. Немного подумав, он положил их в планшетку.
Узнав от лейтенанта Вощина, что майор Ярута с группой солдат заночует в имении, старший сержант Зименко облюбовал подходящую комнату, приказал солдатам убрать ее, выставил часового, а сам пошел “разведать местность”.
Сразу же за домом шумел большой старый парк. “Будь это у нас, определили бы под ясли или под школу — в самый раз. На биса одному хозяину столько роскоши… А то бы правление колхоза или клуб”, — размышлял Зименко, шагая по каштановой аллее. Аллея вывела его к пруду, чистому, тронутому сейчас легкой зыбью. Кое-где всплескивала рыба, и во все стороны разбегались круги. “Эх, удочку бы в руки да погоревать”, — мечтательно подумал старший сержант, заглядывая в то же время в ажурную беседку, обвитую начинавшими распускать листву побегами дикого винограда. Беседка стояла на самом берегу пруда. Зименко уселся в плетеное кресло и, поблаженствовав несколько минут, направился обратно другой тропкой. По ту сторону железной ограды виднелось в вечерних сумерках село. Старший сержант окинул неторопливым взглядом темные крыши, мысленно определяя, кто живет под ними… Обойдя весь парк, он вышел на хозяйственный двор, с трех сторон застроенный конюшнями, сараями, навесами. С детства знакомые, впитавшиеся в кровь запахи защекотали ноздри, напомнив о мирном пруде. Услышав мычанье, 3именно вошел в коровник.
В сумеречном дальнем углу возле яслей возился какой-то человек.
— Комрад, вер ист?.. Ком! — окликнул его старший сержант.
Человек обронил ведро и медленно повернулся к нему, подымая руки.
— Ком, ком! Чего трусишь, завоеватель? Ты кто? — ткнул Зименко в немца, когда тот подошел ближе. — Да опусти руки, обалдел, что ли? Фашист?
Человек отрицательно закачал головой и улыбнулся.
— Я не есть фашист, — неожиданно почти на чистом русском языке сказал он — Я есть ландсарбайтер
— Как?
— Батрак. Кажется, так говорят русские.
— Да ты кто — немец?
— Герман.
— Покажи руки.
Немец снова улыбнулся и протянул вперед обе ладони.
— Откуда знаешь по-русски?..
— В плену был.
— А-а, млеко, яйка, значит! — язвительно ухмыльнулся Зименко. — А как оттуда?.. Драпанул?
Немец, видимо, не совсем понял последнее слово “драпанул” и растерянно пожал плечами.
— Сталинград?.. Под Сталинградом в плен попал?
— Нэ Сталинград, — сказал немец. — Карпаты.