Очевидец грядущего
Шрифт:
– Не надо, ба, мне будущего дня! Хочу, чтоб всё, как у нас, в Воронеже, было.
– Вот за правильность твою – тебя и недолюбливаю, – не слушала Тишу бабка, – а Корнеюшку за его старинное, русско-цыганское непотребство ну просто-таки обожаю.
– Ты и меня любишь, я знаю, бабун. Только скрываешь.
– Кто тебе сказал, блаженненький?
– Сам знаю. Ты про Досифея забыла докончить.
– А что Досифей? Не Досифей – Досифея Киевская, так теперь, где положено, начинают величать эту святую. И никогда, его и её, Досифея и Досифею, святую девчонку и придуманного ею паренька, не забудут. А почему? Потому что молитва, к ней обращённая, против невидимой злобной
– А ты расскажи, бабун.
– И расскажу. Прохор Мошнин, он ведь потом в монашестве Серафимом Саровским назвался. Чуешь, кто тогда перед Досифеем-Досифеей стоял?! Знай же и то, что Святой Серафим всё, что с нами будет, до чёрточки предсказал и вслух произнёс!
– Зачем предсказывать, ба? Будущее, оно ведь и так, без предсказаний, всем известно. Только не все знать про него хотят. А тем, кто знать не хочет, незачем и предсказывать. И вслух про будущее говорить не надо. Как верёвочка, от этого будущее перетирается. У нас в школе училка истории про будущий коммунизм с нами тёрки трёт… И будущее от этого исчезает. Его надо в себе терпеть и рассказывать всем нельзя.
– Вот ещё новое горе! Ишь, прозорливец выискался. Кому это всем, фофан ты этакий? Откуда ты взял, что каждому дураку про будущее может известно быть?
– Я сам, бабун, это знаю. Знаю – и всё.
– Как же, дурачинушка, ты это знаешь?
– Прямо так: без всяких мыслей знаю. Сам по себе я знать про будущее ничего не хочу. А оно открывается и открывается. Особенно перед обмороком и после. Видел я недавно: придёт время – толстенный столп из воды вырастет. Жёлто-серый. Станет по земле на ноге громадной ходить. И с верхов этого столпа вода наземь во все стороны спадать будет. Как водопад. Каждый человек на гребне этого водопада должен будет оказаться. Люди кувыркаться на этом гребне будут и, как покусанные собаками, подпрыгивать без остановки. Тяжёлые люди, как наш Корнеюшка, те удержаться на столпе не смогут. С рёвом воды вниз оборвутся. Там сгорят в волнах. А лёгкие люди на столпе удержатся. Словно бы птичьи перушки станут.
– Врёшь, подлец ты этакий! А врёшь – так молчи. Всё! Хватит тут ересь пороть!
– Если б я выдумывал – тогда и правда врал бы. А я не выдумываю, не выдумываю. – На глазах у Тиши выступили слёзы.
– Ладно, не плачь, ври дальше.
– Много людей там было – и почти все незнакомые. Из наших только Корнеюшку и завуча Скачкову Тамару Михайловну видел. А ещё видел и слышал: многие люди на полуголого мужика лаялись. Тот был в одних шортах, а они кричали: «Вниз его, вниз! Жить не хотим, а только вниз его спровадить желаем! Кухмистерский внук он и враг наш лютый!» По-русски кричали и на других языках. Тогда стал человек в шортах от их криков, как от ветра, вниз крениться! Вдруг оторвало его и швырнуло вниз. Только вдруг тело его порозовело. А потом как будто натянули на него синий гидрокостюм. Как у соседа нашего, дяди Юры. И не вниз этот внук кухмистерский рухнул. К самому верху столпа взлетел! А те, кто кричал, стали падать. И на лету начали гореть. Потом в кипучей, жёлто-серой воде потонули. А вода эта на вес очень тяжёлая была…
– Врёшь, ну врёшь ведь, лешак тебя задери!
– И не вру совсем! После того как в обмороке все люди вниз и вверх распределятся – как две команды баскетбольные, – земля со столпом-водопадом вместе два-три раза перекувырнётся, а потом встанет на место. Я этот столп
– Молчи, дурья башка! Отягощённые грехами – их, конечно, много. Может, и надо их сжечь, да жаль всё-таки. А люди-пёрушки… Тоже скажешь. Ты заруби себе на носу: предсказания нужны, чтоб ерунды избегать, дурных дел не делать, Бога бояться и людей негодящих прутами железными сечь.
– Зачем сечь? В школе учителям даже линейкой по пальцам не разрешают лупить нас.
– А вот это неправильно, это зря. Нужно всех вас каждый день сечь! Чтобы вас же, дураков, учить. Посеки да выучи, говорил твой прадед. И тебя надо сечь как сидорову козу, чтоб из мужика в бабу не превратился. И в святые истории нос свой не совал… А знаешь что, Тишка? Ты никому больше про столп, про тяжёлую воду и лёгких людей не рассказывай. А то тебя в больницу для дураков запрут. Ладно?
– Я и не говорю никому. Я столп водяной и лёгких людей стараюсь не видеть. Сейчас, бабун, другое у меня в голове. Тут ящерица в саду объявилась. Зелёная до невозможности! Глаза выпучены и корона махонькая – не по размеру – на голове. Свистит она и обмороки с собой приносит. Стал я одного разу ящерицу эту ругать: что ты, кричу, за ящерица такая? Зачем сюда приползаешь? Зачем обморок в пасти несёшь? А она мне сладко так говорит: «Не ящерица я. Хозяйка дома. Прадед твой Горизонтов меня признавал. Значит, я и твоя хозяйка. Отвечай, неуч: запомнил ли всё, что видел?»
– Опять заговорил, как девчонка. Любят они друг дружку ерундой пугать! А ты не пугай! Учись прилежно. Выучишься, может, священником, как прадед, станешь.
– Не стану я священником. Стану другим кем-то. Тем, кто власть укоряет.
– Это зачем же? Это почему надо власть корить-укорять? Всякая власть от Бога!
– Я про власть хорошенько ещё не понимаю. А только в обмороке кто-то, как в ухо вдул мне: «Через два с половиной века никакой власти не будет!»
– А как же государства, дурень?
– И государствов не будет. Каждый человек – сам себе государство будет.
– Нет! Вы поглядите только, – оглядывалась бабка на икону «Всех святых в земле Русской просиявших», – вы послушайте только, отцы мои, что он языком своим поганым тут плещет! Ты у меня точно в больницу загремишь.
– Не загремлю. Ты, бабун, завтра про мои слова забудешь.
– Такое – забыть? Тебя про государство – кто подучил?
– Никто. Сам знаю. И в обмороке говорили.
– Не поверю, чтоб какой-то дурошлёп своим птичьим разумком такое знать мог.
– Я ж тебе говорю: обморок так сказал. А разумок у меня не птичий, нормальный.
– Ага, нормальный. Пришивала я третьего дня прямо на тебе хлястик. А нитку в рот и забыла тебе сунуть. Вот разум и пришила. Так ты молчи лучше. При Усаче не посмотрели б, что маленький, в «чёрный воронок» – и в лагерь.
– Я знаю, что такое «чёрный воронок». Никогда «воронок» за мной не приедет. Другая машина приедет.
– Ты точно у меня хворый. У нас каждого человека – в воронок и в лагерь могут!
– Кому не надо, того не повезут.
– Что ты мне тут по ушам ездишь! Как та цыганская Настя. Ну, маленькая эта, замурзанная, которую старые цыганки к мужикам подсылают… А хочешь, я тебе про твоё будущее скажу? Станешь ты от таких слов девчонкой, а потом болтливой бабой. Хоть и в штанах ходить будешь.
– Ещё чего. Умру, а девчонкой не стану… Лучше про Досифея скажи, ба.
– Мало чего я знаю. Только то, что отец Кит рассказывал. И прочитать негде. Только тропарь про него – или уж правильней, про неё – про святую девицу знаю: