Одесситки
Шрифт:
Надежда Ивановна попятилась к столику и с размаху села на стул. Баба Настя склонилась над ней, как гадюка, и полушёпотом продолжала:
— Федька твой объявился!
— К... какой Федька?
— А шо у тебя их несколько было?
— Он мой такой же, как и ваш и всех остальных.
— Ну, не знаю, девка, только меня он о тебе всё выспрашивал, и так, и этак, со всех сторон заходил. Я его ещё с той недели приметила. Смотрю, крутится какой-то чудак да на твоё старое окно посматривает. Из крана попьёт, в уборную сходит — отметиться. Худющий, не то что у тебя отъедался. Видать, только выпустили, и дух от него тюремный. А третьего дня я за хлебом пошла, так он за мной увязался, чуть сзади прётся: «Доброго здоровьичка вам, тётя Настя. Как поживаете?» Я сначала разыграла, что не признала, старая, мол, стала.
Надежда Ивановна машинально взяла со стола нож и стала им стучать об стол.
— Что же ваше доброе сердце сказало?
— Так ему и сказала, чтобы губы не раскатывал. Что ты постарела, уж извини, что так сказала, мол, не подходишь, как баба — старая. А этот подлюка лыбится и говорит: так это хорошо, меньше хвостом вилять будет. Я вокруг неё вальсы танцевать больше не собираюсь. А ты мне поможешь её добыть. Я кое-что уже выяснил, она по-прежнему в магазине кладовкой заведует — смекаешь? Так что давай дружить. Я тебя не обижу. Ты на свой кусок хлеба намажешь ещё маслица. Ну, говорит, как она там без меня? Если хто пристроился, так я его вмиг укорочу. И рукой по горлу у себя провёл. Я знаешь, Надя, сначала оробела, а потом такое зло взяло. Паскуда, счас у меня получишь. Рассказываю ему, так не одна она теперь живёт, а с родной племянницей. Родычей понаехало полдеревни. А племяшку даже прописала. Девка хорошая, Надька в ней души не чает. И работает, и в вечернем институте учится. Ты бы видела, как морда его вытянулась, он аж сплюнул. Надька, и что ты в нём нашла — ну, чистый Гитлер, только шо русский. А с Гитлером его на одну гиляку повесить, и неизвестно, хто кого перетянет.
Надежда Ивановна машинально повернула голову в сторону двери шкафа.
— А шо твоя Надька дома?
— Нет, в деревню поехала, матери крышу крыть.
— Так она ж только вернулася.
— За деньгами приезжала, не хватило на всю крышу, всё ж дорожает, шифер надо, рубероид, и с трубой проблема. Шабашники три шкуры дерут, девчонка сама по крыше лазит, ещё упадёт, так переживаю, веришь, как за дочь родную, боюсь за неё. Уже руку поранила, думала, я не замечу, свалилась с крыши, а не признаётся. Баба Настя, поверь, у меня столько волнений и без этого негодяя. Ни видеть, ни слышать не хочу. Я и морду его не помню, хоть убей. Подумаешь, тысячу лет назад были знакомы, не были, всё в прошлом. Знать не знаю. Жизнь у меня теперь совсем другая. Детей сестры поднимать надо. Спасибо тебе, что отшила этого негодяя. Я здесь капустки наквасила, вот тебе мисочку, бери картошечки, бурячков.
— Спасибо, Надюшенька, так я правильно всё сказала ему?
— Правильно, баба Настя, конечно, правильно. Гнать его надо поганой метлой.
Как только дверь за бабой Настей закрылась, Надежда разревелась, забыв открыть дверь в комнатку племянницы. Потом опомнилась, открыла дверь; бледная Наденька стояла посреди комнаты, прижав раненую руку к груди.
— Слышала?
— Нет, а что, нашли его?
— Пока не нашли, и нас это больше не касается. Как только заживёт твоя рука, поедем в деревню, заберём к себе Ваську. Нечего ему делать там.
— Тётя Надя, родная вы моя! — Девушка бросилась обнимать и целовать тётку, сидящую на стуле в лифчике и голубых трико, прямо в мокрую от пота голову с поредевшими седыми волосами.
МОЯ БАБУШКА И ЕЕ СЕМЕНА ЖИЗНИ
Какая гадость эта зима. Хоть бы снег выпал. А то только зверский мороз и ветер. Дышать невозможно, зато красиво. С утра, когда в школу шла, вроде дождик накрапывал, а сейчас мороз крепчает. Вон как уже обледенели веточки на деревьях, аж звенят. Я повернулась спиной к ветру, попыталась пройти несколько шагов задом наперёд. Бесполезно, ещё хуже. Ветер просто крутит. Сейчас этот дом закончится, и ветер покажет всю свою силу.
Что матери на работе сказать? Почему задержалась? Не буду её расстраивать, первую в жизни
Но Варвара Петровна всё равно лучше была. Хоть и старенькая, и все посмеиваются над ней, называют её «и зимой и летом одним цветом» — 0на ещё старшую мою сестру учила. И меня, но жаль, только в первом классе, когда ещё мальчишки и девчонки занимались раздельно. Она всегда останавливалась возле моей парты, обязательно по лопаткам постучит, пока я спину не выпрямлю и карандаш в правую руку не возьму. Сначала у меня левой лучше получаюсь, но считалось тогда, левой рукой не положено писать в школе, пусть переучивается. Сейчас я уже пишу, как все, правой, а левой разучилась.
Хорошо было учиться, когда в классе одни девчонки были. Зачем с мальчишками объединили? Раньше в одном здании было две школы, раздельные, так их раздельными и оставили, только девочек, живущих на нечётной стороне, перевели в 105-ю, а мальчиков в 45-ю. В женской 45-й туалет был в здании, а в 105-й во дворе, отгороженный деревянной перегородкой, с одной стороны для девочек, с другой для мальчиков. Я как назло попала в эту 105-ю бандитскую школу. Мальчишки толкаются, дёргают за косы, даже дерутся портфелями прямо по башке. Ничего, я Сашку Пономаренко тоже огрела так, что он на задницу сел и разревелся. Теперь меня побаивается. И еще в туалет 105-й жильцы ходят и разные странные типы. Страшновато. Поэтому мы, девчонки, все домой бежим, как угорелые. А я к маме, если приспичит, там помойное ведро ставят в маленькую комнатку, где стоит какой-то новый аппарат. Его уже второй год все запускают и никак не запустят. Он должен точно ставить диагноз заболевания.
Как медленно ползёт трамвай мимо мясного корпуса-сифона, как его называют. В нём и зимой и летом сплошной сквозняк. Здание специально спроектировано для продажи мяса, как в Париже точь-в-точь, так Фёдор Павлович говорит. Париж — это столица Франции, у бабки Поли любимая книжка на французском языке, без обложки. Она мне рассказала, что в этой книжке написано, как нельзя себя вести, когда я вырасту. У Алки тоже такая есть, только на русском языке, называется «Красное и чёрное», я знаю, там про любовь. А меня заставляют читать всякую ерунду. Ну, «Детство Тёмы» ещё ничего, собачку жалко. «Сын полка» — здорово. Столько книжек Алка выписывает, все деньги на них уходят. Дед говорит, что мало ей брать в библиотеке, так надо ещё иметь свои, личные. Уже складывать некуда. Все подоконники заставлены, на шкафу чуть ли не до потолка пылятся, и всё приговаривает, что это для меня. Постарше стану, пойму, а когда прочитаю их все — поумнею. Дед ещё полки деревянные прибил, и их уже заставила. Бабка, правда, их читает, а потом деду пересказывает, пока тот кушает. Все одно и то же. Этот того убил, а этот этого.
Вон Ленка Гордиенко со своей бабкой идёт. Бабка её совсем на старуху не похожа, разодета, как артистка и молодая. Сколько же шкурок бедных барашков пошло на шляпу, воротник, манжеты, да ещё муфта впереди болтается. Убили, наверное, целое стадо. Фёдор Павлович говорит, чтобы хорошие и дорогие шкурки получились, маму овцу живьём режут и из живота достают ягнят. Воображает бабка, ради её воротников столько бедных овечек убили и их детей. Внучка такая же воображала. Ей менингитку купили, засранке маленькой. Моя Аллочка в институте учится, наша мама не может купить ей такую, очень дорого. Ленка целый лень в школе выпендривалась, в нежно-розовой шапочке, которую и шапочкой тяжело назвать. Одна полосочка через черепушку, и шарфик едва горлышко прикрывает. Вся голова на улице и впереди, и сзади, мода из-за границы пришла специально, чтобы наши модницы заболели менингитом, поэтому их и «менингитками» назвали.
Елена Васильевна потребовала, чтобы Ленка сняла эту шапочку. Эта хитрюга притворилась, что у неё болят ушки и мама ей не разрешает даже дома снимать шапочку, греть ушки надо. Так все уроки и просидела в «менингитке». И сейчас в ней топает, болели бы ушки, такую шапку не напялила бы. Бабка ей нотную папку несёт, а Ленка одной рукой уцепилась в бабкину руку, а второй «больное» ухо прикрывает. В нашем классе почти все музыке учатся, у всех пианино дома есть, а у Ленки рояль, такой большой, как в Оперном театре. Алка мне сказала, что обязательно купят и мне пианино, скорее бы.