Одиночество волка
Шрифт:
Скулы его свело, и ему трудно было говорить. Однако он сказал, как бы сказал Маслов:
– У тебя, девочка, много вымысла, грез, воображения. Но каждый ведь любит по-своему. Один говорит много, другой любит молча.
– Нет, нет! Я знаю, я чувствую! Я слышала. Как она говорила, слышала...
– Я очень ценю твою заботу, - отвечает он медленно.
– Ты, может, самая примерная ученица по литературе, ты самая чистая девочка на свете. Но не кажется ли тебе, что и другие могут быть такими? Чистыми, искренними, любящими!
– Но тогда и вы поступаете, как чужой, посторонний ко всем. Да, я не вставлю вам
Фу, хорошо, что все это снится! Он проснулся.
Кто-то стоял у двери, и он, открыв глаза, сразу увидел Наташу. Не поверил, что пришла, и очень обрадовался, что пришла.
– Тсс!
– Прикладывала палец к губам.
– Тсс!
Медленно приподнялся с постели.
– Лежи, - попросила шепотом.
– А я буду так стоять здесь и смотреть на тебя...
– Ты садись.
– Не знал, что говорить, как удержать ее тут.
– Нет, нет!
– Опять закачала головой.
– Ты лежи, а я постою!... Я видела Машу. Нет, не твою хозяйку. Помнишь, к нам приезжала. Дочь лесника Родиона. Что-то у нее произошло... Я догадываюсь. У нее был... Нет-нет, не скажу... У нее был парень. Он учился с нами! У него был плохой отчим, аферист. И он стал плохим, жестоким... Но она любит. Как я. Я ничего не могу с собой поделать. Иду к тебе, а сама знаю: это нехорошо, у меня есть муж!
– Ты... хорошая, Наташа. Мне очень хорошо с тобой. У меня такого еще не было...
– Ты большой молодец. Ты очень большой молодец! Ты хорошо поработал. Я на тебя не обижаюсь. Ты здесь очень хорошо поработал. Ты ушел от нас правильно... Профессию тут выбирает и время.
За окном было темно, все так же темно, как вчера, как позавчера.
У Андрюхи-молдаванина заиграл проигрыватель:
Весенней ночью думай обо мне,
И летней ночью думай обо мне...
Осенней ночью думай обо мне...
И зимней ночью думай обо мне..
На каком-то крике музыка оборвалась - видно, кто-то выключил. Валька, видно, уже плачет. Как дядя Коля. Чего ей жалко в прожитом?
– Любовь тот свет, - сказала новая певица, - где плавает звезда!
Музыка снова оборвалась. Минут через десять - все это время они молчали - зашел без стука Андрюха.
– Ты не спишь?
Увидев Наташу, смутился.
– Концерт мировой записал. Хочешь, пойдем послушаем? Ты знаешь, Зыкина так пела, как никогда не пела... Внутри твоих следов лед расставания... Но поверни, говорит, твои следы обратно! И по собственным следам, по собственным слезам!.. Скажи?
21
Заготовленные и не вывезенные в свой час дрова вывезли. Но это же для поселка - слезы! Теперь - в лес, на заготовку незаготовленных дров. Директор радостно потирает руки, торопит.
В наличие - пять боевых штыков. Андрюха (как механизатор, трактор которого стоит в районе на капремонте). Витька и Валерка Мехов. Вася-разведчик и Миша Покой. Пять. С Воловым, следовательно, шесть. А с Таисией семь. Таисия за повара едет, из геолого-разведки уволилась. Окончательно разругалась с Лоховым: платит плохо.
Кабинет у директора просторный и чистый. Не то, что при старом, говорят, начальстве: мусор и народу полно.
Даже красиво. Линолеумный пол сверкает, стены с накатом.
Директор ко всему причастен, и парни, которые пришли на большой совет, тоже ко всему этому причастны. Список, поданный Воловым, директор, конечно, давно изучил, наизусть знает. Но сейчас опять важно доизучает.
Кубанцев сидит рядом с Воловым и гундит:
– Дело еще в том... После тебя попробуй перегнать! Пуп разорвешь. Нехорошо, Сашка, наработал. Чего торопился? Пусть бы лежали в лесу. Своим же ребятам подложил!
По-разному ведут себя в непривычной конторской тишине эти свои ребята. Витька, скажем, оглядывает подозрительно начальственный анфас и ждет, как только директор вякнет, не раскусив еще слова, сразу же возражать, причем надрывно, надтреснутым голосом. Ни одному начальнику и на Большой земле, и в этой тьмутаракани, он не верит давно и твердо. Отца его эти начальнички дурили до самой смерти самыми красивыми лозунгами, все эти лозунги кончались пшиком. Забывчивость командного состава выполнять обещанное уже не колышит его давно, он и не верит, что может быть по-другому. Потому и следит за тем, как кривятся губы у еще одного представителя власти, поставленного, чтобы объегоривать мужиков. Лишь только директор поименно оглядывает того или иного бойца, Витька беспокойно ерзает тощим задом на стуле и нервно работает кадыком; Валерка Мехов тоже волнуется, он снял даже кепку. Боится, как бы его не вычеркнули из списка. Недавно Валерка побил морду придурку Валееву просто так, от нечего делать, и если это дошло до директора, то, конечно, может запросто и вычеркнуть. Неохота, чтобы другие башли гребли, а ты в который раз разорять кореша свинюшник, ища клад; Андрюха сидит смирно, сложил свои ручки на ножки в джинсах, он молчит, как рыба об лед; Мишка Покой тоже нем, а Вася-разведчик усиленно моргает, чтобы не уснуть после вчерашнего...
– Хмы!
– наконец, отрывается директор от списка.
– Миша Покой! Так У Миши Покоя то в боку что-то покалывает, то что-то в спину вступает! И Вася еще разведчик... Ну и работничков набрал! С кем же ты нам дров заготовишь, Сашок? Эти дрова, что? Без дров останемся!
– Других не хочет брать. Конечно, другие ему на фост наступают, другие не захотят, чтобы он измывался над ими...
– Это Кубанцев говорил как бы сам себе.
– Кто же захотит-то?
– Что ты там, Кубанцев, выступаешь?
– Директор сурово поднимает голову.
– Скажи всем.
– А че говорить? Вы вроде не знаете! Кто с ним поедет? Боятся рисковать.
– А что такое?
– Сами вроде не догадываетесь! С ним пропадешь. Он и сам не заработает, и людям не даст заработать. А коль кто и захотит заработать, то есть сумеет, он в газетку от зависти накрапает.
– Ну ты это такое брось. Обидели! Сплошняком имел по порядочному, а теперь взяли по справедливости, он обиделся!
– А что? Задаром у нас в стране никто не пашет. Пашут за положенное. Тебе дали положенное? Что же ты хочешь, чтобы еще приезжали? Ты строй! А то ты все выбиваешь!