Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
Шрифт:
Происходило это на глазах всего войска. Радостным крикам гусаров отозвался вопль ужаса запорожцев, которые, увидев гибель старого черноморского льва, окончательно утратили остатки присутствия духа и погибали уже без сопротивления. Кого не успел спасти Субагази, те погибли все до одного, потому что в эту страшную ночь совсем не брали пленников.
Субагази отступил к лагерю, преследуемый старостой красноставским и легкой кавалерией. Штурм был отбит по всей линии окопов, только под самым казацким лагерем еще свирепствовала посланная
Крики радости и триумфа потрясли весь польский лагерь. Солдаты, покрытые кровью, пылью, черные от порохового дыма, с неуспокоившимися еще лицами, с горящими глазами, стояли, опершись на оружие, готовые вновь броситься в бой, если это потребуется. Но конница уже начинала возвращаться после своей кровавой жатвы; на поле битвы выехал сам князь, а с ним вожди — пан Марк Собский, пан Пшеимский. Еремия медленно проезжал вдоль окопов.
— Да здравствует Еремия! — кричало войско — Да здравствует наш отец!
Князь, без шлема, кланялся и поводил булавою на все стороны.
— Благодарствую! — повторял он звучным, громким голосом. А за княжеской свитой восторженные солдаты с громкими возгласами несли на руках в лагерь пана Заглобу как величайшего триумфатора сегодняшнего дня. Двадцать крепких рук высоко подняли величественную фигуру героя, а герой, весь красный, взволнованный, размахивая руками для равновесия, кричал во всю глотку:
— А! Задал я ему перцу!.. Нарочно сделал вид, что бегу от него, чтобы приманить его поближе. Господа, ведь нужно же было дать пример младшим! Ради Бога, осторожней, вы меня уроните и разобьете. Держите крепче, тут есть что держать! Да и была же мне с ним работа! О, шельмы! Каждый мужик теперь со шляхтичем лезет равняться! Вот и досталось ему за это. Осторожней! Пустите, ну вас к черту!
В это же время гетман запорожский, вернувшись в свой лагерь, рычал, как дикий раненый зверь, рвал свою одежду, царапал лицо. Атаманы и полковники, уцелевшие от погрома, в угрюмом молчании окружали его, не проронив ни слова утешения. А он совсем терял рассудок. Губы его покрылись пеной, он топал ногами и рвал на себе волосы.
— Где мои полки? Где казаки? — повторял он хриплым голосом. — Что скажет хан, что скажет Тугай-бей! Выдайте меня Еремии. Пусть он наденет на кол мою голову!
Старшины молчали.
— Почему колдуньи предвещали мне победу? — продолжал бушевать гетман. — Перерезать горло ведьмам! Зачем они пророчили мне, что я возьму Ерему?
Обычно, когда рыкание льва потрясало воздух, полковники молчали, но теперь, когда лев был повержен, и удача, казалось, совсем оставила его, — это придало храбрости старшинам.
— С Еремией не совладаешь! — угрюмо промолвил Степка.
— Сгубишь и нас, и себя! — прибавил Мрозовецкий. Гетман, как тигр, подскочил к ним.
— А кто был под Желтыми Водами, кто под Корсунем, кто под Пилавцем?
— Ты! — грубо сказал Воронченко. — Но там Вишневецкого не было.
Хмельницкий вновь схватился за чуб.
—
— Что ты обещал хану, за это ты отвечаешь головой! Смотри, как бы она с плеч не слетела… но нас-то на штурм не води, не губи рабов Божьих! Окружи ляхов валами, под пушки прикажи насыпать шанцы, иначе горе тебе.
— Горе тебе! — повторило несколько голосов.
— Горе вам! — ответил Хмельницкий.
Так и толковали они. Кончилось тем, что Хмельницкий зашатался и упал на кучу овечьих шкур, покрытых коврами. Полковники стояли возле него с опущенными головами, и долго длилось молчание, наконец, гетман поднял голову и хрипло вскричал:
— Горилки!
— Ты не будешь пить! — рявкнул Выховский. — Хан пришлет за тобою.
Хан сидел за милю от поля сражения, не ведая, что там делается. Ночь была тихая и теплая. Он сидел под навесом, окруженный муллами и агами, и в ожидании известий поглядывал на искрящееся звездами небо.
Вдруг на взмыленном коне прискакал задыхающийся, весь забрызганный кровью Субагази; он соскочил с седла и, приблизившись к хану, начал бить поклоны, ожидая расспросов.
— Говори! — сказал хан.
Слова жгли огнем уста Субагази, но он не смел обойтись без обычных титулов.
— Могущественный хан всех орд, внук Магомета, самодержавный монарх, государь мудрый, государь счастливый, владыка древа, раскинувшегося от восхода до заката…
Хан прервал его движением руки. Он видел кровь на лице Субагази, отчаяние и боль в его глазах и сказал:
— Говори скорей, Субагази: взят ли лагерь неверных?
— Бог не дал.
— Ляхи?
— Победили.
— Хмельницкий?
— Побит.
— Тугай-бей?
— Ранен.
— Нет Бога, кроме Аллаха! — сказал хан. — Сколько правоверных пошли в рай?
Субагази поднял глаза кверху и указал окровавленной рукой на звездное небо.
— Сколько тех светил у стоп Аллаха, — торжественно сказал он.
Теперь лицо хана побагровело: гнев начинал завладевать им.
— Где тот пес, — спросил он, — который обещал мне, что мы будем ночевать в замке? Где та ядовитая змея, которую Аллах истопчет моею ногою? Пусть встанет здесь и отдаст отчет в своих лживых обещаниях.
Несколько мурз тотчас же бросились за Хмельницким. Хан понемногу начинал успокаиваться.
— Субагази, на лице твоем кровь!
— То кровь неверных, — ответил воин.
— Говори, как ты пролил ее, и услади наши уши мужеством сыновей Аллаха.
Субагази начал подробно рассказывать о битве, прославляя мужество Тугай-бея, Галги и Нуреддина; он не промолчал и о Хмельницком, отдавая ему честь наравне с первыми, и приписывал поражение только воле Аллаха да ярости неверных.
Одна подробность особенно поразила хана: это то, что в татар не стреляли в начале битвы, и княжеская конница ударила в них лишь тогда, когда они загородили дорогу.