Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)

Сенкевич Генрик

— Если бы только я был ляхом! — вскричал Богун, хватаясь от боли обеими руками за шапку.

— Должно быть, эта ляшка околдовала тебя! — проворчала Горпина.

— Ой, должно быть, околдовала! жалобно подтвердил он. — Лучше бы попала мне в лоб первая пуля, или лучше бы мне кончить свою жизнь на колу… Однутопько и люблю на всем свете, и та не хочет знать меня!

— Дурак! — сердито сказала Горпина. — Ведь она же в твоей власти

— Заткни свою глотку! — вскричал в бешенстве казак — А если она убьет себя, тогда что? Я разорву тогда и тебя, и себя, разобью себе о камни лоб, буду

грызть людей, как собака. Я бы отдал за нее свою душу, казацкую славу, все и ушел бы с нею за Ягорлык, чтобы только жить с нею и умереть. А она ткнула себя ножом, и из-за кого? Из-за меня! Ножом, понимаешь?

— Ничего с ней не сделается. Не умрет.

— Если бы она умерла, я прибил бы тебя гвоздями к двери.

— Нет у тебя над ней никакой власти!

— Верно, нет! Лучше ткнула бы уж она меня — может быть, убила бы…

— Глупая ляшка! Лучше бы по доброй воле приголубила тебя. Где она найдет лучше тебя?

— Устрой мне это. Я дам тебе тогда полную кубышку червонцев, да другую — жемчуга. Мы в Баре, да и раньше, набрали много добычи.

— Ты богат, как князь Ерема. Тебя, говорят, боится сам Кривонос?

Казак махнул рукой.

— Что мне из того, коли сердце болит…

Снова наступило молчание. Берег реки становился все более и более диким и пустынным. Белый лунный свет придавал деревьям и скалам фантастические очертания. Наконец Горпина сказала:

— Вот Вражье Урочище. Здесь надо ехать всем вместе.

— Отчего?

— Тут не совсем хорошо.

Они придержали лошадей. Через несколько минут к ним присоединился отставший отряд.

Богун приподнялся на стременах и, заглянув в качалку, спросил:

— Спит?

— Спит, — ответил старый казак, — совсем как дитя.

— Я дала ей усыпительного, — сказала ведьма.

— Тише, осторожнее, — говорил Богун, вперив свои глаза в лицо спящей, — не разбудите ее. А месяц заглядывает прямо в личико моему сокровищу.

— Тихо светит, не разбудит, — прошептал один из казаков.

Отряд двинулся дальше и вскоре прибыл к Вражьему Урочищу. Это был небольшой покатый холм на самом берегу реки. Луна заливала его светом, озаряя разбросанные на нем белые камни, которые лежали местами отдельно, местами вместе, напоминая остатки каких-то строений, разрушенных замков и костелов. Кое-где торчали каменные плиты, врезавшиеся в землю концами, наподобие надгробных памятников. Весь этот холм был похож на руины какого-то громадного строения. Может быть, когда-то, во времена Ягелло, здесь кипела жизнь. — теперь же весь этот холм и окрестности, до самого Рашкова, были глухой пустыней, в которой гнездились только дикие звери да по ночам водили свои хороводы разные духи.

Как только отряд поднялся до половины холма, веявший до тех пор легкий ветерок превратился в настоящий вихрь, который шумел так мрачно и зловеще, что казакам чудилось, будто среди этих развалин раздаются сдавленные тяжелые вздохи, жалобные стоны, какой-то смех, плач и крик детей. Весь холм, казалось, ожил и заговорил различными голосами. Из-за камней словно выглядывали чьи-то высокие, тонкие фигуры, между скалами тихо скользили тени, а вдали, во мраке, блестели какие-то огоньки, точно волчьи глаза; вдруг с другого

конца холма, из-за густых деревьев и груды камней, послышался низкий, горловой вой, которому сейчас же ответили другие.

— Сиромахи? — шепотом спросил молодой казак, обращаясь к старому есаулу.

— Нет, это упыри! — так же тихо ответил есаул.

— Господи, помилуй — повторяли многие со страхом, снимая шапки и набожно крестясь.

Лошади навострили уши и стали храпеть. Горпина, ехавшая впереди отряда, бормотала вполголоса какие-то непонятные слова, словно заклинания, и только когда они переехали на другую сторону холма, она повернулась и сказала:

— Ну теперь уже ничего. Я должна была сдержать их заклятьем, потому что они очень голодны.

У всех из груди вырвался вздох облегчения Богун и Горпина снова поехали впереди, а казаки, которые за минуту перед тем сдерживали дыхание, опять начали перешептываться и разговаривать.

— Если бы не Горпина, нам не пройти бы здесь, — сказал один.

— Да, сильная ведьма.

— А наш атаман не боится даже и дидка. Он не глядел и не слушал, а только все оглядывался на свою молодицу.

— Если бы с ним случилось то, что со мною, он не был бы таким бесстрашным. — сказал старый есаул.

— А что же случилось с вами, батько Овсивуй?

— Ехал я раз ночью из Рейменторовки в Гуляй-Поле, мимо могил. Вдруг чувствую, сзади с могилы что-то прыгнуло ко мне на седло. Я оборачиваюсь, вижу — ребенок, синий-пресиний и страшно бледный. Видно, татары вели его с матерью в плен и он умер некрещеный. Глазенки его горели, как свечки, и сам он так пищал. Вскочил он с седла мне на шею, и почувствовал я, что он меня кусает за ухом. О Господи! Это упырь! Но я долго служил в Валахии, где упырей больше, пожалуй, чем людей, там есть на них средства. Я соскочил с коня и, ударив кинжалом в землю, сказал: "Сгинь, пропади", — он только простонал, схватился за рукоятку кинжала и по острию спустился в землю. Я сделал на ней крест и поехал дальше.

— Разве в Валахии так много упырей, батько?

— Из двух валахов один по смерти делается упырем. Валахские упыри хуже всех. Там они называются "бруколаки".

— А кто сильнее, батько, оборотень или упырь?

— Оборотень сильнее, а упырь зато смелее. Если осилить оборотня, то он будет служить, а упырь — ни к чему, только кровь сосет. Но все-таки оборотень атаман над ними

— А Горпина имеет власть и над оборотнями?

— Должно быть, что так. Пока жива, до тех пор и имеет. Если бы она не командовала ими, то наш атаман, наверное, не отдал бы ей своей кукушечки; ведь оборотни страшно падки до девичьей крови.

— А я слышал, что они не могут подступиться к невинной душе.

— К душе — не могут, а к телу — могут.

— Ой, жалко было бы красавицы. Это кровь с молоком. Наш батько знал, что брал в Баре.

Овсивуй щелкнул языком.

— Что и говорить: золотая ляшка!

— А мне жаль ее, батько! — сказал молодой казак. — Когда мы клали ее в качалку, то она сложила свои белые руки и так молила, просила: "Убей меня, не губи несчастную!"

— С ней не будет ничего злого.

Дальнейший их разговор был прерван приближением Горпины.