Огонь в океане
Шрифт:
— Все он! — пояснил Косик. — Поедайло...
Мы с механиком переглянулись. То, что рассказал Косик, было для нас неожиданностью. Помощник шел от комиссара дивизиона. У него он застал старика украинца Григоренко, эвакуированного в начале войны на Кавказ.
— Це ж холира, а не матрос! Це злыдень! — возмущался старый украинец.
Поедайло был уволен на вечер. И едва он ступил на берег, как сумел где-то напиться. А напившись, вспомнил о победах своей лодки и решил, что теперь ему море по колено.
У старика была молодая
Поедайло тотчас же отрезвел и пригрозил старику, что добьется выселения его вместе с дочерью. Старик еще раз успел угостить жердью Поедайло. Тот, разбив на прощание оконное стекло, бежал. Старик же, не мешкая, пошел к комиссару.
Пока Косик рассказывал мне эту историю, к лодке подошел сам Григорецко.
Я пригласил старика на корабль и при нем подверг Поедайло суровому допросу.
Матрос ничего путного не мог сказать в свое оправдание.
— Двенадцать суток ареста. — Я до предела использовал свою командирскую власть.
Но тут, к моему великому удивлению, Григоренко вступился за провинившегося матроса.
— Вы сами побачьте, як я его разукрасив, — показал он рукой на шишку и затекший синевой глаз. — Я ж его тим дрючком бив. Подумав, не выживе. А вин крепкий. Такой башкой можно сваи забивать або коней куваты.
Старик дорогой выяснил, что Поедайло в самом деле участвовал в боевых походах лодки, и за это был готов все простить ему.
— Цего урока ему хватит на все життя, — показал он на конец сломанного дрючка, захваченного им с собой.
Чтобы окончательно успокоить старого хлебороба, я поручил боцману провести его по кораблю и показать боевую технику.
Уходя с корабля, Григоренко долго уверял меня, что если бы его Оксана согласилась, он бы охотно разрешил ей выйти замуж за подводника.
В обеденный перерыв я приказал построить на пирсе весь личный состав «Малютки». Перед строем на общее обозрение был выставлен Поедайло. Я подробно рассказал подводникам о проступке матроса и причине прихода на корабль старика Григоренко.
— Вы видите, что Поедайло, — говорил я подводникам, — не только позорит нас, он мешает нам. Я призываю весь наш боевой коллектив помочь командованию перевоспитать матроса. Без активной помощи всего коллектива, прямо говорю, мы не сможем с ним оправиться. Придется его отправить в штрафную роту. Но это же позор для всей лодки! Я считаю, что наш коллектив настолько сплочен, что мы можем и должны обойтись без штрафной роты.
Расстроенные разошлись подводники. Я знал, что все они переутомлены, загружены своими делами, но другого выхода не было.
Бледные лица
После ночной вахты я выпил залпом стакан крепкого чаю и растянулся на
— Командир тоже подолгу может не спать. Со вчерашнего дня на мостике, только вернулся, — услышал я приглушенный голос трюмного машиниста матроса Трапезникова.
Война выработала своеобразные рефлексы. Несмотря на усталость, сквозь сон я почти всегда слышал все, о чем говорилось вблизи меня.
— Да-а, тебе этого не понять, — насмешливо возразил боцман. — Ты бы уснул, хоть тут бы фашисты свадьбу играй.
— Я на вахте и не зеваю никогда, не то чтобы спать.
— Ишь, чего захотел — зевать на вахте! — продолжал боцман. — Тоже мне орел-подводник! Вахта всего несколько часов...
— Ну и что ж? — отозвался Трапезников. — Собрание еще короче, а спят некоторые и... даже со свистом.
Намек был на Халиллева. Злые языки говорили, что на собрании отличников на береговой базе он якобы уснул. Его кто-то даже прозвал за это «отличный храпун-подводник». Факт этот Халиллев категорически отрицал, II Трапезников не упустил случая дружески посмеяться над строгим начальником.
— Болтаешь много, — живо огрызнулся Халиллев. — Неужели ты не понимаешь, что вахта не собрание? И вообще, сколько можно болтать об этой ерунде!
Матросы хорошо знали Халиллева. Если он начинал говорить быстро, вздрагивающим голосом, то это предвещало для кого-нибудь внеочередные работы на камбузе, в трюмах отсеков или где-нибудь еще. В отсеке водворилась тишина.
— Уже больше недели ходим у этих берегов. Точно вымерло все. Так и война пройдет с одной несчастной баржей, — тотчас же переменил тему разговора Трапезников.
— А тебе не терпится? — услышал я снова насмешливый голос боцмана. — Посмотрел бы я на тебя, если б тебе довелось один на один подраться с каким-нибудь фашистом.
Халиллев имел в виду низкий рост и относительно слабое физическое развитие Трапезникова. Его даже прозвали Младшим сыном боцмана. Дело было не только в тщедушной фигуре Трапезникова, но и в том, что Халиллев особенно внимательно наблюдал за Трапезниковым, замечал все его упущения, постоянно учил его, но наказывал очень редко и умеренно. Подводники не могли этого не приметить. Трапезников принял кличку почти как должное, даже откликался на нее, хотя и без особого энтузиазма. Халиллева же, по совершенно непонятным причинам, упоминание об этой кличке приводило в бешенство.
— Неизвестно, кто бы кого проучил, — возразил задетый словами боцмана матрос.
— Терпеливым надо быть! Терпеливым! Только хладнокровным, разумным и терпеливым дается победа! А таким нюням, как ты... — Халиллев, видимо, с сожалением покачал головой. — «Больше недели ходим...» Иногда и больше приходится ходить — и впустую. Не так-то легко найти врага. Он вот и рассчитывает на таких, как ты. Мол, лодочка походит, походит, поищет меня, надоест — и уйдет в другой район, а тем временем я пройду спокойно.