Охота на «кротов»
Шрифт:
Но он не был готов к тому, что произошло, когда Джеймс Энглтон нанес свой очередной визит в Израиль, который состоялся вскоре после того, как в 1967 году Уокер приступил к исполнению обязанностей резидента.
В то время Энглтон сильно пил. Шеф контрразведки попросил Уокера позаботиться о том, чтобы в его гостиничный номер доставили ящик виски.
Когда ящик был на месте, Энглтон сказал Уокеру, что он подозревает, что бурбон [215] отравлен КГБ. Уокер попытался объяснить, что он купил это виски в магазине при посольстве и доставил его лично, но тщетно — Энглтона невозможно было разубедить.
215
Кукурузное
По мнению Уокера, Энглтон выглядел изнуренным. Шеф резидентуры ЦРУ опасался, что шеф контрразведки находится на грани нервного срыва.
— Я отправлю вас домой, — сказал он.
Энглтон взорвался.
— Вы не можете этого сделать, — ответил он.
Когда Уокер стал настаивать на своем, Энглтон гневно предупредил его о неминуемой расплате: он позаботится о том, чтобы Уокер никогда не получил приличной работы в ЦРУ. Однако этот разговор возымел свое действие, Энглтон сделал на некоторое время передышку. Он отправился не в Вашингтон, а в Эйлат, в район Акабского залива.
К этому времени власть начала уходить из рук Энглтона. Сделанное им предупреждение в адрес французов о том, что Дэвид Мэрфи — советский агент, не было серьезно воспринято Службой внешней документации и контрразведки и, в конце концов, ударило бумерангом по шефу контрразведки. Кроме того, Энглтон потерял Пита Бэгли, одного из ближайших союзников и самого сильного сторонника в советском отделе.
Директор ЦРУ Ричард Хелмс решил, что пришло время провести изменения в руководстве советского отдела. В начале 1967 года Бэгли, являвшемуся тогда заместителем начальника, была предложена должность шефа резидентуры в Брюсселе. К сентябрю он был на месте. Вскоре за уходом Бэгли последовал отъезд в Париж Дэвида Мэрфи.
Однако никто не был застрахован от того, что его не затронет волна подозрительности, охватившая ЦРУ. Теперь и сам Бэгли стал мишенью для энглтонов-ских охотников за агентами проникновения. Эд Петти, член группы специальных расследований, начал копаться в его анкетных данных.
Внимание Петти привлек один случай, происшедший несколькими годами ранее, когда Бэгли работал в Берне, осуществляя контроль за советскими операциями в швейцарской столице. В то время Бэгли пытался завербовать в Швейцарии одного из сотрудников польской разведслужбы. Петти пришел к выводу, что одна фраза в письме от Михаила Голеневского, сотрудника польской разведки, называвшего себя «Снайпер» и позднее начавшего работать на ЦРУ, заключала в себе мысль о том, что «через две недели после утверждения штаб-квартирой этой операции» КГБ было заранее известно о попытке осуществления вербовки в Швейцарии, а это означало, что упреждающая информация могла поступить только от «крота», окопавшегося в ЦРУ.
Бэгли заявил о том, что ничего подобного это не доказывает. «Я вел корреспонденцию «Снайпера» в Швейцарии, — сказал он. — В то время когда я был в бернской резидентуре, мы написали письмо польскому офицеру безопасности». В письме, которое было попыткой завербовать этого поляка для работы на ЦРУ, «упоминался босс этого человека. Спустя некоторое время Голеневский написал снова, назвав имя резидента польской разведки в Берне, добавив при этом, «чье имя вы уже знаете», что означало, что Голе-невскому было известно о нашем письме. Однако это не значит, что в ЦРУ действовал внедренный агент. Это означает, что объект разработки использовал письмо в своих интересах, а наш парень («Снайпер») занимал достаточно высокое положение, чтобы знать о нем».
По словам
В своем докладе Петти упоминает Джеймса Рамсея Ханта, заместителя Энглтона. «Хант сказал, что «это лучшее, что я когда-либо видел»». Но при этом Петти добавил, что он ничего не слышал от Энглтона.
«Доклад Бэгли довольно долго пролежал в ящике стола у Энглтона, — сказал Петти. — Затем однажды он пригласил меня для обсуждения дела Носенко. Он выделил некоторые моменты в исследовании Бэгли, занимавшем более 900 страниц. А я отметил: если существует внедренный агент, то в этом случае Носенко не может быть настоящим перебежчиком. «Крот», внедренный в ЦРУ, заявил Петти, сообщил бы о первом контакте Носенко с Управлением в 1962 году, и Носенко, если бы он действительно был агентом, не вернулся бы обратно в 1964 году. Я сказал ему, что нет необходимости обращать внимание на все эти моменты в исследовании Бэгли объемом свыше 900 страниц. На самом деле все это значительно проще».
Энглтон некоторое время размышлял над этой мыслью. Затем сказал мне: «Пит не является советским шпионом».
В этот момент Петти увидел свет, подобно апостолу Павлу по дороге в Дамаск. Внезапно его осенило: не Бэгли, а сам Энглтон является агентом. «Я был ошеломлен, — сказал Петти, — потому что суть моего документа о Пите не рассматривалась. Именно в тот момент я решил, что был не прав, считая Голицына достойным всяческих похвал. Я начал переосмысливать все заново. Вполне разумно посмотреть на что-то с другой стороны. Голицын был направлен для того, чтобы использовать Энглтона. Следующий шаг: может быть, это уже не просто использование, и я должен был допустить такую возможность в отношении Энглтона. Голицына направили, по-видимому, для оказания на него соответствующего влияния или для обеспечения его теми материалами, основываясь на которых он (Энглтон) мог бы внедриться в другие службы и контролировать их».
Петти решил, что Энглтон, судя по всему, сам является предателем. «Энглтон открыл Голицыну доступ к обширной особо секретной информации, которая могла уйти в КГБ. Энглтон был «кротом», однако ему нужен был Голицын, которого он мог использовать в своих интересах».
Теперь Петти был уверен, что нашел ключ ко всему, что происходило внутри Управления в течение последнего десятилетия. «Голицын и Энглтон. Перед вами два парня, идеально подходящих друг для друга. Голицын обеспечивал реализацию тех дел, которые на протяжении ряда лет планировал осуществлять Энглтон для вхождения в службы внешней разведки. Сами наводки Голицына служили этому. Я пришел к выводу, что если рассуждать логически, Голицын — ценный внедренный агент».
Чем больше Эд Петти думал над этим, тем все больше убеждался, что все это время Энглтон был глубоко законспирированным агентом, «кротом». В конечном счете он имел доступ практически ко всем материалам. «Единственным местом в ЦРУ помимо комнаты для ознакомления с телеграммами, где имелся полный доступ ко всем поступавшим материалам, был рабочий стол Джеймса Энглтона. Судя по имевшейся у нас информации, проникновение должно было осуществляться на высоком, секретном уровне и долгосрочной основе.