Охота на мух. Вновь распятый
Шрифт:
Мир-Джавад крепко связал ему руки приготовленной заранее веревкой и в рукавице нащупал статуэтку Будды. Сдернув рукавицу, он достал из нее статуэтку и стал с, интересом ее рассматривать.
— А-ай-ай, гном! При твоих-то миллионах и воровать государственное имущество, а использовать произведение искусства в качестве кастета — неэтично!
— А что это такое, ты знаешь хотя бы?
— Так, смутно!.. А теперь марш на повозку!
Атабек с трудом влез на повозку, ноги скользили, были словно неживые, а Мир-Джавад только насмешливо, наблюдал за ним, не делая ни малейшего
Мир-Джавад связал Атабеку и ноги, а затем крепко прикрутил его к повозке.
— Теперь не убежишь! — с нескрываемым удовольствием шепнул он Атабеку на ухо. — Да, скажи мне, дорогой, куда это ты бежать собрался на одной лошадиной силе? А?.. Молчишь? Молчи, молчи, сам знаю, давно догадался: на аэродром намылился… Всех за дураков держишь, клянусь отца, один ты — умный, да?.. Старый дурак! Я с тебя ни на секунду глаз не спускал, эти двое из охраны светлейшего — камуфляж…
— Каким словам научился, вспомнить только, как ты разговаривал пятнадцать лет назад, когда я тебя пригрел, змей ты этакий, на своей груди. Подумать только: всего неделю назад я мог тебя растереть в порошок и сдуть, а теперь вот я в твоей власти…
— Это меня больше устраивает, чем наоборот!
— Впрочем, не в твоей, а твоего хозяина, ты — только бульдог, вцепившийся мертвой хваткой.
— Не собачься!
— Ио Сосун, вот кто решает мою судьбу. Я — последний из его друзей-соратников, но ему соратники не нужны, ему нужны бульдоги, как ты, таксы, как Скряб, овчарки, как Каган, и доги, как твой Гимрия, Главный инквизитор. Я один напоминал ему о том времени, когда он был не богом, а простым смертным, подчинялся и моим приказам и командам, и я только один знаю, сколько он убил своих товарищей…
— Клевета!
— А хочешь, я расскажу тебе, как он убил вторую жену, первая от него сбежала, спуталась с одним красавцем, не чета этому уроду рябому, Арчил потом ее убил, по приказу своего шефа, а красавец где-то влачит жалкое существование. Сосун поэтому и первого сына не признает, считает, что не от него, и он правильно думает, ты понимаешь, почему Васо — старший сын. Это только его вторая жена была идеалистка, увлеклась им, как же, в ее глазах он был борец. Свобода! Равенство! Братство!.. Сколько дураков попадалось на эту удочку в мировой истории, — не счесть… Так хочешь?..
— Зачем? — лениво зевнул Мир-Джавад. — Мне Васо и так все рассказал: напился до одурения, видно, надо было ему выговориться кому-то, а мне он доверяет полностью… Он уже маленьким любил прятаться в спальне за портьерой и подсматривать, что это там взрослые делают в постели… В тот день его мать слишком настойчиво требовала освободить ее школьного друга из тюрьмы, ручалась за него головой, Великий решил ее попугать, выхватил браунинг и закричал: „уходи! или я за себя не отвечаю“!.. А она ударила его по щеке… Ну, а светлейший случайно нажал на спусковой крючок…
— Я застал ее еще живой, — удивился Атабек, — но она мне ни слова не сказала из этого, только прошептала: „случайность, я неосторожно взяла пистолет“… — и умерла… Ты, наверное,
— Нет, не знал, и Васо не знает… — Мир-Джавад усмехнулся гнусно и таинственно. — Васо с тех пор боится женщин.
— Хорошее было время! — вздохнул Атабек и выдохнул… — Ну, где твои шавки, дворняжки? Везите меня назад, проголодался я!.. Слушай, у меня в кармане же две плитки американского шоколада, давай поделим…
Мир-Джавад достал из кармана дохи Атабека две плитки шоколада, разломил одну плитку на дольки, половину вложил в рот Атабеку, другую половину съел сам, затем, не дожидаясь, когда Атабек доест свою половину, открыл вторую плитку и стал жадно грызть ее. И успел съесть половину, пока Атабек жевал и глотал забивший ему весь рот шоколад. Оставшуюся половину Мир-Джавад также разломил на дольки и стал скармливать по одной Атабеку.
— Никто не знает, что я здесь, так что придется вместо твоей лошади впрягаться мне.
— Ничего, я тебя вез многие годы на своем горбу! — опечалился Атабек.
— Ты знаешь, кажется, есть и другой выход!
Мир-Джавад впрягся вместо лошади, обрезав постромки, и потащил повозку, но не вперед, а назад, толкал ее и толкал, а Атабек, глядя на его налитое кровью от напряжения лицо, недоумевал, что за спектакль разыгрывает его зять.
Мир-Джавад остановился.
— Снег глубокий, тяжело толкать, все-таки я не лошадь.
И Мир-Джавад ушел от повозки в лес. А через некоторое время Атабек услышал мерный стук топора.
— Заметил дровосека, — подумал Атабек. — Здесь, кажется, заготавливают дрова для каминов в охотничьих домиках… Приведет его и впряжет вместо лошади.
Подумать о том, что Мир-Джавад умеет обращаться с топором, было настолько дико и нелепо, что эта мысль и не пришла Атабеку в голову. Но Мир-Джавад не возвращался, а стук топора раздавался так близко, равномерно и звонко, что Атабек, спрятавшийся от холода в доху с головой, решил выяснить причину столь долгого отсутствия Мир-Джавада. И он вынырнул из дохи, насколько его пускали веревки, крепко держащие его и притягивающие к повозке, и посмотрел в ту сторону, куда ушел Мир-Джавад…
И он увидел его. Мир-Джавад, голый по пояс, рубил топором толстенное дерево, росшее у самой обочины. Атабек в первый момент даже и не понял: для чего ему это нужно. Но, прикинув взглядом высоту дерева и мощь его ветвей, закричал что есть силы:
— Ты что делаешь, безумец? А если на дорогу упадет?
И услышал в ответ:
— Обязательно упадет, подожди пару минут!
И Атабек понял, что наступили последние минуты его жизни. Несколько секунд он яростно рвался из объятий крепкой веревки, но эти объятия были столь прочны, а узлы, завязанные специальными приемами, не ослабевали. И Атабек обреченно застыл, и только взгляд его неотступно, завороженно следил, как вздрагивает верхушка дерева и осыпается с ветвей снег, отдавая каждому удару топора дань. Мир-Джавад умело орудовал топором, так умело, что Атабек тоскливо подумал: „и этому научился!“