Опасная находка
Шрифт:
После визита полиции я больше не решалась звонить Эдди. К счастью, мое следующее интервью после его освобождения назначили на начало этого месяца. Мы с Филом отправились к нему домой. В дом Эдди Бишопа. Саймон тоже присутствовал там. И Лотти. Похоже, Эдди помирился с дочерью, одному только богу известно как. Саймон был прав — слезы Лотти стали хорошим знаком. Полагаю, Эдди умеет быть чертовски убедительным, а Лотти казалась счастливой.
После съемок Фил отлучается в туалет, оставляя нас на несколько минут. Лотти с детьми смотрит мультфильмы в другой комнате. Энди снова благодарит меня за услугу, за то, что поговорила с его дочерью. И обнимает меня.
После
— Все уже наладилось, дорогуша?
— Все наладилось, Эдди, все хорошо, — шепчу я в ответ.
— Рад это слышать. Слушай, мне понадобится от тебя еще одна услуга, дорогая. Когда-нибудь. Ничего особенно сложного. Ничего такого, с чем ты не смогла бы справиться, — говорит он, выпуская меня из объятий и хитро улыбаясь.
Саймон ухмыляется нам.
— Будь осторожнее, Эрин. Он совершенно бессовестный.
«Я тоже», — думаю я. Мне было хорошо в их доме. Я чувствовала, что мне рады. Что меня принимают. Полагаю, я теперь член банды. Еще одна услуга. Стоило бы сразу это предвидеть. Но он ведь меня подстраховал. И я перед ним в долгу, верно?
Я пока что живу в доме Алексы. По крайней мере, на этой неделе. Я — словно беженка из собственной жизни. Просто не хочу оставаться в нашем доме в рождественское утро. Ни за какие деньги мира.
Алекса и ее отец пригласили меня к себе. Я слышу, как они возятся с кастрюлями на кухне. Сегодня на ужин будет окорок. Как выяснилось, это рождественская традиция. Новые традиции. Новые начала. Они оба очень поддерживали меня с тех пор, как все это случилось. С момента исчезновения Марка.
Я знаю, о чем вы думаете. Что я сама начинаю верить в собственную ложь. И да, вы правы. Но я предпочту верить в собственную ложь, а не в правду, которую видела в глазах Марка на той поляне.
Иногда мне кажется, что я слышу, как он шуршит в темноте нашей спальни. В последнее время я не выключаю свет в коридоре. И держу что-то тяжелое возле кровати.
Я ношу в себе ребенка Марка. Нашего ребенка. Я на двадцать первой неделе беременности. Второй триместр. У меня появился животик. Согласно приложению в телефоне, ребенок уже должен быть размером с грейпфрут. Ее крошечное сердце полностью сформировано и бьется в три раза быстрее моего сердца. Она сейчас более живая, чем я. Каким-то образом я знаю, что это девочка. Просто знаю.
Процедура Алексы прошла успешно. Через две недели после визита полиции в мой дом Фил, Дункан и я снова столпились в приемном кабинете доктора Прахани, чтобы заснять, как Алекса слушает новости. Это был хороший день. Ее беременность не намного отстает от моей. Забавно получилось. И будет здорово проходить через это в компании друга, потому что с Каро я не общалась с тех пор, как все произошло. Пару раз мы созванивались, встречались за кофе, но общались весьма поверхностно. И я не возражаю — Каро напоминает мне о том, какой я была раньше, а я не уверена, что все еще понимаю себя прежнюю.
Я не думаю, что когда-либо смогу рассказать Алексе о том, что случилось, даже если она станет моей хорошей подругой. Она советовала мне не принимать все слишком близко к сердцу: конечно, она считает, что Марк просто сбежал. Мой сбежавший муж. Но ее совет все же помог: она просила меня не позволять себе злиться, не позволить ему разбить мне сердце, но при этом не забывать, что все мы теряем то, что любим больше всего на свете, и нужно помнить, как нам повезло, что это было в нашей жизни. Иногда ты — фонарный столб, иногда ты —
Я не собираюсь трогать деньги до тех пор, пока не родится ребенок. До того я сумею управиться с кредитом за дом.
Я смогу продать этот дом, как только мне передадут управление делами Марка, что произойдет через несколько месяцев. Хотя должно пройти полных семь лет, пока его официально не объявят мертвым.
Но я вполне могу подождать. Я терпелива. Я буду продолжать работать, продолжать снимать. Я верну Эдди оказанную им услугу. Я начну тратить швейцарские деньги, когда родится ребенок, а когда моей девочке исполнится семь и я стану официально свободна, мы сможем уехать из страны. Возможно, мы возьмем деньги и исчезнем. Я пока еще не знаю. Посмотрим. Но будущее меня радует. Наше будущее.
В 7 : 39 вечера Алекса из кухни зовет меня по имени. Я наверху, отдыхаю в гостевой комнате, моей комнате. Она зовет меня по имени только один раз. Но четко. Громко. И у меня появляется чувство, которого я не испытывала уже два месяца. Страх. Резкий, внезапный и сильный. Я понимаю все по ее тону. Что-то происходит. Звуки предпраздничной готовки стихают. В доме воцаряется странная тишина. Я иду на звук телевизора и оказываюсь на их уютной кухне. Запах запеченного в кленовой глазури рождественского окорока вьется над закрытой духовкой. Алекса и ее отец стоят, застыв спиной ко мне, и молча смотрят в закрепленный на стене телевизор. Они не оборачиваются, когда я вхожу. Я замедляю шаг и останавливаюсь рядом с ними, а то, что я вижу, действует как удар. На экране новости Би-би-си, прямая трансляция с торговой улицы — пустынной лондонской улицы, возможно, Оксфорд-стрит. Но улица пуста. Так что это не может быть Оксфорд-стрит, ведь верно? В рождественский вечер на Оксфорд-стрит не бывает пусто. Потом я вижу полицейский кордон. Полицейская лента перегораживает дорогу. Прямая трансляция. Экстренный выпуск новостей.
Мы с ужасом смотрим, как от ярко освещенного рождественскими гирляндами фасада отделяется прятавшаяся там фигура. Как человек бежит, пригибаясь, через широкое открытое пространство дороги. Мчится быстро, согнувшись в ужасе, в сторону кордона. Прочь от того, что мы не видим, прочь от чего-то ужасного.
Внизу экрана идет бегущая строка. Прямая трансляция… человеческие жертвы. Двое напавших, вооруженная полиция.
Если репортер что-то и говорит, то я его не слышу. Все звуки гаснут вокруг меня, когда в углу экрана появляются два фото. Установлены личности нападавших. Одно из лиц я узнаю мгновенно.
Алекса поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Убедиться, что я вижу то же самое. На этом фото Холли. Моя Холли. Я смотрю на экран. На бледное юное лицо Холли. «Это не снимок из досье» — первое, что приходит мне в голову, не знаю почему. Фото, которое показывают в кадре, сделано на свободе. До ее заключения. До того, как сожгли автобус. А потом я понимаю с такой ясностью, что воздух застревает в легких: происходит нечто ужасное. В этот раз она сделала что-то ужасное. По-настоящему, действительно жуткое.