Особый дар
Шрифт:
После разговора с Мейзи он пошел домой завтракать. Только тут ему пришло в голову, что еще совсем рано — когда он дозвонился в Хэддисдон, было всего половина девятого, не больше.
Миссис Робертс жарила бекон с колбасками, и в доме стоял аппетитный запах. Она готовила колбаски так, как он любил, — они прямо лопались.
За завтраком Тоби сказал:
— Мама, после твоей выставки я на неделю скатаю в Париж.
— С кем? С Эйдрианом?
— Да нет, с Мейзи, если уж говорить правду.
Она нахмурилась, одновременно
— Странная затея. А что подумает миссис Феррарс?
— А тут и думать нечего.
— Будь я на ее месте, мне бы это, наверно, пришлось не по нутру.
— Ну, мама, это ты зря. Можно подумать, что ты из времен королевы Виктории.
— Вовсе я не из времен Виктории, не настолько я стара, и это тебе известно. Да, а как поживает эта самая наука — История?
Тоби улыбнулся ей, но до конца завтрака хранил молчание.
Потом он поднялся наверх, чтобы хорошенько рассмотреть новые работы матери. Картины его очаровали: в них появилась уверенность, которая, по-видимому, пришла к миссис Робертс вместе со скромным успехом.
Выполняя свое обещание, миссис Робертс написала берег Кема: реку, цветы, нежащихся на траве студентов. Теперь люди у нее получались как живые, и непосвященному вполне могло показаться, что она сумеет работать в чисто академической манере, стоит ей только захотеть. На одном из полотен, довольно большом, была изображена девушка (быть может, Мейзи?): сидя на траве, она перебирала бусы. Был тут и шутливый автопортрет — у плиты, со сковородкой в руке. Натюрмортов (цветы) — всего два; чисто декоративные, стилизованные, они напоминали геометрическими формами древний персидский орнамент. И еще одна картина — киоск, витрины его завалены сладостями, пачками сигарет, книгами в бумажной обложке.
Тоби решил, что на собственное впечатление полагаться не стоит. Ум хорошо, а два — лучше. Мысль хоть избитая, но не такая уж глупая. Надо, чтобы картины посмотрела Мейзи.
Спустившись вниз, он поздравил миссис Робертс с удачей, и только тут рассказал ей, что ему собираются дать аспирантскую стипендию и, возможно, он переедет в Лондон. Упомянул и о том, что собирается жить отдельно.
Это последнее известие не удивило мать и не расстроило.
— Ну, ясно, тебе неохота изо дня в день мотаться в такую даль. На конец недели ты ведь будешь приезжать домой, да? Ну, а в будние дни я смогу тут немножко распространиться.
— Ладно, только смотри, чтобы моя комната не провоняла скипидаром. А вообще располагайся там на здоровье.
В июне Рита родила девочку — в лечебнице на Милл-роуд. Сидя в уставленной цветами палате, она всем своим видом выражала неудовольствие.
— Мальчик — действительно нечто, — объявила она Тоби и Эйдриану, которые пришли ее навестить. — А это — так, ноль без палочки.
Оба друга постарались ничем не показать, какое удручающее впечатление произвели на них ее слова. А вот Боб, тот был в совершенном восторге от
— Если вдуматься — чудо, да и только. Вы посмотрите на ее ноготки и пальчики. Глаза у нее Ритины, а нос мой, храни ее Господь. Нет, потрясающая девчушка, а?
Она и в самом деле была прелестна: и черный пушок на головке, и смотрящие в пространство темные глаза. Вошла сестра и забрала девочку — пора было кормить ее из бутылочки, у Риты молока не хватало.
— Мы хотим назвать ее Эстеллой, — объявил Боб. Эйдриан улыбнулся: недавно он уговорил Боба прочитать что-нибудь из художественной литературы и особенно рекомендовал ему «Большие ожидания». — Рита предлагала назвать ее Сэмантой, но тогда все станут звать ее просто Сэмми, так и пойдет.
— Вообще-то я не против, пусть будет Эстелла, — жалобно проговорила Рита, — просто мне не хочется, чтобы имя было книжное. Нет, все-таки почему это не мальчик, просто не понимаю. Мы назвали бы его Дерек.
— А у нас девочка, именно девочку мне и хотелось. — Боб со вздохом сел — Вот так-то.
Вскоре он поднялся и сказал, что должен на несколько часов пойти в лабораторию.
— Видали? — сказала Рита. — Видали? Даже теперь.
— Не дури ты. Вечером приду опять.
Когда Боб ушел, она заявила:
— Он испортит девчушку до мозга костей — а все на мою голову. — Спохватившись, она стала благодарить молодых людей за цветы: Тоби принес фиалки, а Эйдриан — белые розы. Рита взглянула на розы. — Откуда вы узнали, что я люблю именно белые?
— Просто угадал. Рита, а кто преподнес вам цикламены? Прелесть какая.
— Да это Боб. И знает ведь, что цветы в горшках у меня не живут. Нет, мне больше нравятся эти розы, но надо было вам подарить их какой-нибудь милой девушке.
— Что я и сделал.
— Ну, какой там. Я уже мамаша. Да, что ни говори, большая для них потеря!
— Для кого?
— Для девушек.
Всякий раз, как Рита начинала его поддразнивать, намекая на то, что он собирается дать обет безбрачия, Эйдриан мрачнел; вот и сейчас он нахмурился, но возразил ей очень мягко:
— Ни для кого это не потеря, просто я намерен прожить свою жизнь так, как считаю нужным.
— Ну, разве это жизнь? — И, отвернувшись от него, она, словно в изнеможении, откинулась на подушку.
— Кончай, Рита, — сказал Тоби довольно резко, что, в общем-то, было ему не очень свойственно. — Иначе Эйдриан больше сюда не придет.
— А я думала, это его работа — навещать болящих.
— Никогда не видел, чтобы у болящей был такой цветущий вид, — сказал Эйдриан умиротворяющим тоном.
— Нет, я чувствую себя совсем больной. Мне дают какое-то лекарство, чтобы молоко пропало окончательно.
Эйдриан вспыхнул.
— Чувство такое, будто совершаешь самоубийство. Надеюсь, это пройдет.