Останься со мной
Шрифт:
– Начнем с хорошей порки!
– проорал он, чувствуя, что сатанеет, теряя над собой всякий контроль.
– Ничто так не возбуждает, как пара хороших шлепков!
Люси визжала и извивалась, но Лассе, ухватив ее за волосы, мстительно ткнул ее в постель лицом, и крик задохнулся в одеяле.
– Закрой пасть, шлюха - яростно выдохнул он, коленом упираясь в извивающуюся спину женщины.
– Ты же хотела моей страсти? Сейчас ты ее получишь!
Размахнувшись, он изо всех сил треснул резиновой хлесткой подошвой по заднице женщины, чуть прикрытой шелковым бельем, отчего на белоснежной
– Это тебе за Леру, потаскуха!
– проорал Лассе, впалая в ярость от вида быстро темнеющего синяка, и врезал еще раз, рассекая краем резиновой подошвы нежную кожу до крови. Люси перешла на ультразвук, от нестерпимой боли ее тело стало сильным, очень сильным, таким, что мужчина едва справлялся с ним, выгибающимся и бьющимся под ним. В какой-то миг он почувствовал, как с женщины потекло на постель, как ее белье стало сырым. Это разъярило его еще больше, и он прицельно врезал по бедру, чуть выше черных кружевных чулок, выбивая такой же чудовищный вопль из задыхающегося рта очумевшей от боли женщины.
– Это за нас с ней!
– рычал Лассе, всаживая еще один удар по дрыгающейся заднице заходящейся рыданиями Люси.
– Гадина, ты думаешь, что можешь рушить все, и ничего тебе не будет? Ты, кажется, перепутала меня с кем-то!
И Лассе врезал еще и еще, наслаждаясь воплями женщины, с каждым ударом передавая ей свою боль.
– Ну как, нравится тебе подо мной?
– страшно, люто выдохнул Лассе орущей Люси на ухо, намотав ее взъерошенные, спутанные волосы на кулак и едва сдерживаясь, чтобы не вырвать их одним рывком.
– Какая страсть, какой пыл! Да, ты права: все, что я делаю руками, отлично. И бью я тоже хорошо. Никто еще так не орал подо мной, как ты! Пожалуй, я продолжу, мне нравится с тобой играть!
– Нет, пожалуйста!
– заверещала Люси, в истерике выгибаясь, сжимаясь до судорог.
– Нет, нет!
– Почему же нет!
– снова произнес Лассе, тяжко дыша, почти уткнувшись лицом в ее волосы. От ярости и адреналина у него кружилась голова, он похлопал своим оружием по спине Люси, словно прицеливаясь, и та заголосила еще громче.
– Почему нет? Это же всего лишь игра. Немного больно, но это ничем не отличается от того, что ты привыкла делать с другими людьми. Только ты не тело калечишь, а душу. Но тебе ведь было все равно, не так ли? Ты получала от этого удовольствие? Да? О, теперь я тебя понимаю! Причинять боль действительно сладко, кто бы мог подумать!
И Лассе со всего духу всадил ей еще один удар, превратив ее зад в сплошную ало-багровую рану.
Позабыв о своей наготе, он за волосы проволок Люси по квартире, рывком распахнул двери и вывалил ее на площадку. Пока она ворочалась и выла на холодном полу, трясь всем телом, он вернулся обратно и отыскал ее платье. Словно чумное, выкинул его вслед за Люси; кажется, от побоев и от потрясения она не могла встать на ноги. Лишь слегка приподнималась - и снова валилась на бетонный пол. Ее беспомощность, ее слезы и слабость отчего-то не вызвали в сердце Лассе жалости. Напротив; он разъярился еще больше.
– Консьерж!
– проорал он, и его крик помчался вниз, тревожа тишину.
– Почему в доме посторонние?! Как, мать твою, эта потаскуха пролезла
Глава 22. Миша
В машину с Мишей садился не Лассе - бледная тень его. Приглаженный, причесанный волосинка к волосинке, словно только что из парикмахерской, в идеальном костюме, в слепяще-белой сорочке, в черном шикарном пальто, вычищенный от всего лишнего, от самых мелких соринок, до самых кончиков начищенных до блеска ботинок. Блестящая оболочка, словно лишенная эмоций, желаний, жизни. Красивая защитная броня, в которой Лассе предпочел спрятаться, скрыться, переваривая последние события.
– Нарядный, чистый, как в гроб, - оценил Миша, окинув взглядом молчаливого, словно замороженного родственника, неспешно устраивающегося рядом.
– В молодости моей такие в моде были. С утра напомадится, очки вон на нос нацепит, - Миша кивнул на тонкую оправу очков Лассе, - поедет в офис, а к вечеру уже изрешетят или подорвут… Да, что это я о своем, о стариковском. О тебе лучше поговорим. Ну чего, доигрались?
Миша сегодня был беспокоен, оглядывался по сторонам, высматривая надвигающуюся опасность, покуда Лассе усаживался. Словно чутье подсказывало ему что-то недоброе. Он заехал за Лассе не один - в сопровождении целого кортежа, как в старые добрые девяностые. Охрана, водители... Лассе, оглянувшись на это рачное великолепие, даже усмехнулся, снова ощутив себя невероятно похожим на Мишу. Да, проблемы они привыкли решать одинаково - силой... Или демонстрацией ее.
Лассе, устроившись на сидении, чуть слышно кашлянул, прочищая горло, и так же неспешно обернулся к Мише, окинув его долгим взглядом. Вся жизнь, вся сила, вся страсть, что была в этом человеке, словно сосредоточилась в его глазах, и они теперь горели лютым голодным огнем, да так, что смотреть страшно было.
– Ох ты, ох ты, - хмыкнул Миша.
– Серьезный какой! Ладно, пошутил я, вижу - не сдался, не скис. Рассказывай, Лассе Янович, чего там у вас. Чего Лерка бесится, любовь же была такая - просто смерть без Лассе! И вдруг все. Еду в Штаты и развод.
Лассе снова кашлянул, прочищая горло.
– Не о чем рассказывать, - кратко произнес он.
– Произошло недоразумение.
– Ну, какое уж недоразумение, - проворчал Миша, явно издеваясь, плотнее запахиваясь в пальто.
– Лерка говорит - кобелина ты драный, блудливый ты пес шелудивый. Изменяешь, дерешь, маньячина ненасытный, шлюх в супружеской койке. Словом, не изменился. Старый, добрый Лассе. Ну, и далее по тексту. Полный набор.
– Люси приходила, - лаконично ответил Лассе, бесстрастно наблюдая за проплывающим за стеклом пейзажем.
– Разделась. В постель легла.
– Так-таки сама и легла?
– подозрительно поинтересовался Миша, сощурившись. Лассе бесстрастно кивнул:
– Сама. Немного времени, и я бы ее вытолкал, но…
Миша закряхтел, вслушиваясь в его откровения.
– Вот же сука неугомонная, - проворчал он почему-то виновато, покачивая головой.
– Когда Бог накажет, ждать долго. Самому, что ли…
– Я ее наказал уже, - все так же ровно, спокойно, но вместе с тем и зловеще, до мурашек, произнес Лассе. С нехорошим таким удовлетворением. Улыбнувшись краешком губ.
– Вместо Бога. Сидеть она долго еще не сможет.