Отчий дом. Семейная хроника

Чириков Евгений Николаевич

Елена Владимировна весело смеялась, не углубляясь в сущность философии Абрама Ильича.

— Богу все равно, а только обидно людям. Ну, так я сказал: надо так, чтобы ни нам, ни вам не было обидно! Пусть я, как был, так и останусь, евреем, а ты, Моисей, будешь русским. Пополам! Он же все равно от своей веры отстал…

Послали девку на антресоли. Анна Михайловна встала. Елена оставила гостей и, побывавши на антресолях, сообщила, что мама просит к себе будущего крестника. Гости всполошились. Отошли в сторонку, и Абрам Ильич наскоро шепотом наставлял сына. Потом отряхнул с его пиджака приставшую ниточку и сунул в руку пачку денег:

— Аренда!., за полгода… Возьми расписку!.. Скажи почтение от отца!

Девка повела Моисея Абрамовича на антресоли, а Елена Владимировна продолжала беседовать с его отцом.

— Мой Моисей готовится на зрелость…

Опять Елену Владимировну разобрал хохот:

— А не поздно? Вашему сыну сколько лет?

— Э!.. Ему только тридцать, а у него уже пять живых и два мертвых!

— Детей!

— И только один мальчик! Надо, чтобы человек был чем-нибудь приличным.

Он очень способный человек. Я дам отсекнуть руку и ногу, если он не выдержит зрелость и не будет помощником присяжного поверенного! Он уже по наукам знает как профессор! Вы слышали новость? Уже разрешили железную дорогу, и весной приедут инженеры в Алатырь… Умный человек очень будет нужен. А есть такие дураки, которые боятся железной дороги! Я помню, что мужики боялись брать у помещиков землю, когда царь приказал дать им волю… Так много на свете дураков!..

Появился с письмом в руке Моисей Абрамович, весь красный и растерянный.

— Ну что? Она благословила?

Моисей Абрамович кивнул.

— Дай сюда расписку! Кланялся мамаше от меня?

— Ну, конечно.

— Почему же ты такой красный?

Моисей Абрамович поморщился и не ответил.

— Надо, папаша, торопиться…

Абрам Ильич наговорил Елене Владимировне кучу смешных комплиментов и пожеланий. Моисей Абрамович приложился к ручке, и гости радостно и поспешно нырнули в дверь, оставивши Елену Владимировну в смешливом настроении.

Не улеглась еще пыль от уехавшей плетушки с переодевшимися у ворот гостями, не угомонились еще дворовые собаки, как подкатили бегунки с Павлом Николаевичем и Алякринским.

Елена Владимировна во всех подробностях рассказала про уехавших гостей и про свой разговор с ними.

— Мать согласилась?

— Согласилась.

— И охота ей, — раздраженно бросая шляпу на диван, произнес Павел Николаевич.

А Алякринский насупился:

— Да я не только родниться с этим Абрашкой-жуликом не посоветовал бы тете Ане, а на порог пускать его!

— Ничего не поделаешь! Слабость своего рода.

Появилась тетя Маша:

— Разве мало крещеных жуликов? Ну, одним больше будет. Эка беда!

Алякринский проехался было вообще насчет «жидов», но Павел Николаевич поморщился и попросил очень деликатным тоном:

— Иван Степанович! В нашей семье слово «жид» не употреблялось до сих пор, и мне не хочется, чтобы оно употреблялось. Мы-то ничего, а вот дети… Народ это восприимчивый. Попрошу вас воздерживаться.

V

Большую драму пережил Павел Николаевич в юности, когда жизнь, эта жестокая насмешница над всеми нашими увлечениями, вырвавши юношу из объятий мечтательного революционного романтизма, пихнула в свою неприглядную действительность и стала грубо срывать красивые одежды со всех богочтимых народнических идолов, обнажая топорно обделанное дерево. Теперь-то, вспоминая об этом далеком времени, Павел Николаевич лишь грустно улыбался, а были позади дни, когда он, приходя в отчаяние от разочарований, стоял на грани самоубийства. Попридержала его на этой грани только нечаянная встреча с девушкой, которая принесла ему новые очарования и обманы, в которых он потонул со всеми поверженными идолами. Тоска по ним тускнела и улетучивалась в образе плохих стихов, тетрадка которых до сей поры валяется в ящике письменного стола. В этой тетрадке между гимнами в честь Леночки Замураевой есть и «плач на стенах Вавилонских» [200] :

200

Перифраз слов из «Псалтыри» — «плач на реках Вавилонских» (Пс. 136), в котором говорится о тяжелой судьбе евреев, томившихся в вавилонском плену.

У меня была книга заветная, Я в ней правду святую читал. На страницах ее чистых, искренних, Я усталой душой отдыхал… Чьи-то грубые руки коснулися Этих чистых заветных страниц: Перепачкали грязью и выдрали, Не щадя ни идеи, ни лиц. И теперь заблудившимся путником, Как в лесу без компаса, бреду, Ни дороги, ни сладкого отдыха Я в той книге святой не найду… Почему же храню эту книгу я? Что к ней душу больную влечет? Брось в огонь! От былого заветного Сохранился один переплет…

Как-то вечером, разбирая бумаги в письменном столе, Павел Николаевич наткнулся на пожелтевшую от времени тетрадь со стихами и увлекся собственными юношескими произведениями. Прочитал и это стихотворение с оглавлением «Заветная книга». Вздохнул и печально улыбнулся. Подумал: «Не столь хорошо, сколь правдиво!.. И даже современно. А еще говорят, что не бывает пророков в отечестве своем!»

Трое пойманных на Невском студентов с метательными снарядами и четверо повешенных с Александром Ульяновым во главе, да неудачная попытка сорганизовать снова партию народников [201] , повлекшая к гуртовым арестам на всей Волге, что произошли в 1887 и 1888 годах, было последнею тучей рассеянной бури [202] . Над Россией всплыло солнышко с кроткими лениво-сонными небесами установившейся надолго

мирной тишины и спокойствия. Потянулись безоблачные и безветренные дни и звездомерцательные ночи, торжественное молчание которых нарушали лишь одинокие лаявшие на луну собаки, верные спутники жизни мирного населения, занявшего одну шестую земного шара…

201

Чириков вспоминает об усилиях М. В. Сабунаева по объединению народников, социал-демократов и народовольцев в единую организацию в 1890–1891 гг.

202

Из стихотворения А. С. Пушкина «Туча» (1835).

Антон Чехов начал писать «сумеречные рассказы» и «скучные истории» [203] и не находил одобрения в «Русском богатстве», которое читалось в Никудышевке.

Здесь по-прежнему оставались верны как «Русскому богатству», так и «Русским ведомостям» [204] , как в Замураеве — «Русскому вестнику» и «Московским ведомостям» [205] . Заветные книги двух главных лагерей во всей России [206] , а в том числе и среди Симбирского столбового дворянства.

203

Имеется в виду сборник рассказов «В сумерках» (1887) и повесть «Скучная история» (1888) А. П. Чехова. В рецензиях на его произведения основатель «Русского богатства» И. К. Михайловский и литературный критик журнала А. М. Скабичевский говорили об отсутствии у писателя четкого мировоззрения, направляющей идеи, о равнодушии Чехова к изображаемому (см. статьи Михайловского «Письма о разных разностях», «Об отцах и детях и о г. Чехове», Скабичевского «Есть ли у Чехова идеалы?» и др.).

204

«Русский вестник» —литературный и общественно-политический журнал, основанный М. Н. Катковым и выходивший в 1856–1887 гг. в Москве, а в 1887–1906 гг. в Петербурге. Первые несколько лет журнал носил либеральный характер, после 1863 г. редакция издания заняла консервативные позиции, и в журнале стали публиковаться статьи, направленные против Герцена, Чернышевского, Писарева. Большое место получил цикл статей А. А. Фета об усадебном хозяйстве, в которых звучало возмущение крестьянской «распущенностью». В журнале публиковались произведения антинигилистические, в неприглядном виде изображавшие революционное движение 60-х гг. и его идеологов (например, дилогия В. В. Крестовского «Панургово стадо» и «Две силы»).

205

«Московские ведомости» —московская газета (1756–1917). С 1863 г., когда пост редактора занял М. Н. Катков, газета приобрела ультраконсервативный характер. С 1905 г. «Московские ведомости» стали отражать взгляды черносотенцев.

206

Отчетливое размежевание российского образованного общества на консервативное и либеральное направления началось со второй четверти XIX в. Консерваторы опирались на теории, доказывающие незыблемость самодержавия и крепостного права, прежде всего, «теорию официальной народности» С. С. Уварова. Теория официальной народности вызвала критику либералов, которые хотели видеть Россию в кругу европейских держав. Для этого они считали необходимым изменить ее социально-политический строй, установить конституционную монархию, смягчить или вовсе отменить крепостное право, наделить крестьян земельными наделами, ввести свободу слова и совести, однако выступали против революционных потрясений и указывали, что необходимые реформы должно провести само правительство.

Храм народничества был разрушен. Но «храм разрушенный — все ж храм [207] , кумир поверженный — все ж бог».

Уже не было священного алтаря, на котором так недавно еще свершались обильные жертвоприношения, но «отцы» продолжали по инерции молиться старым богам и держались за старую веру, яростно борясь с разраставшейся «толстовской ересью», как некогда боролся простой народ с никонианством [208] . Хотя толстовская ересь и оставила в кумирах по-прежнему «мужика», но облекла его в новые ризы: народники почитали его природным социалистом, от рождения предназначенным к устройству земного рая во всей подлунной, а толстовцы открыли в нем специального и исключительного носителя и хранителя «Божьей правды», что внушало «отцам» опасение за судьбу революции, ибо какая же революция, когда проповедуется непротивление злу насилием? Какая же революция бывает без насилия? И какой русский интеллигент, спросим, перефразируя Гоголя, не любит быстрой революции?

207

Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Расстались мы с тобой, но твой портрет» (1837). Прав.: «Так храм оставленный — все храм, Кумир поверженный — все бог!»

208

Термин с отрицательной оценочной коннотацией, полемически используемый приверженцами старообрядчества в отношении сторонников богослужебной реформы XVII в., проведенной патриархом Никоном.