Отпуск по ранению
Шрифт:
— Это вы, лейтенант Володька?
Он обернулся: около него стояла Тоня и серьезно, без улыбки смотрела на него.
— Здравствуйте, — смутился Володька поначалу, вспомнив свое поведение в "коктейле".
— Надеюсь, вы больше не носите пистолет в кармане и вас можно не бояться? — Володька как-то растерялся, не зная, что ответить, но потом нашелся:
— Вы, наверно, ждете извинений?
— От вас? О, нет, — слегка усмехнулась Тоня. — Мой Витька, наверно, поступил бы так же… Они немного помолчали.
— Я почему-то была уверена, что встречу вас, — наконец сказала она. — Как
— Пятнадцать дней.
— Только пятнадцать! — воскликнула она.
— Да.
Они опять немного помолчали. Тоня задумалась, будто решала что-то для себя, потом подняла на него глаза и спросила с деланным равнодушием:
— Что вы делаете сегодня вечером, лейтенант Володька?
— Ничего.
— Заходите ко мне. Будет несколько моих подруг с приятелями. Игоря, конечно, не будет, — добавила она, заметив, что Володька в нерешительности. Я живу на Пироговке. Запишите…
— К каким часам прийти? — Согласился он сразу, потому что длинные вечера наедине с матерью были не очень-то веселы.
— Часам к шести. Вы же знаете, комендантский час…
— Хорошо, я приду. Спасибо.
— Ну тогда до вечера, — улыбнулась Тоня слегка и взглянула на него каким-то странно-задумчивым взглядом, от которого у Володьки почему-то екнуло сердце.
Он сразу же, вслед за Тоней, вышел из сада и быстрым шагом направился домой — надо успеть пообедать, погладить брюки и вообще привести себя в надлежащий для гостя вид. Матери он сказал только, что он приглашен, но к кому — умолчал; так, одни знакомые.
Дом на Пироговке он нашел без труда, но, войдя в парадное, был остановлен строгой старушкой-лифтершей.
— К кому?
Володька растерялся. Тониной фамилии он не знал.
— Меня пригласили… Квартира шестнадцать… Тоня.
— Проходи, знаю… Кто головы на фронте ложит, а у кого гулянки кажинный день, — пробурчала старуха.
Володька поднялся по широкой и чистой лестнице, чему удивился — не до уборок было домоуправам в ту пору, — и позвонил в единственный звонок, около которого не висело никакого списка жильцов. Значит, квартира отдельная, подумал Володька.
Открыла ему Тоня в нарядном платье, радостно улыбнулась ему, провела в прихожую с огромным, во всю стену зеркалом, а потом и в большую комнату, показавшуюся ему чуть ли не залой.
— Это Витькин товарищ с Калининского фронта. Лейтенант Володя, — соврала Тоня без всякой заминки, видимо, отрепетировав заранее, представляя его двум девицам и двум парням, сидящим за столом.
— А Игоря разве не будет? — протянула одна из девиц.
— Не будет, — отрезала Тоня. — Садитесь, Володя.
— Тогда, может быть, приступим, — поднялся рыхлый, полноватый парень в очках и поднял руку. — Тогда за здоровье новорожденной!
Володя смутился, что пришел без подарка, и пробормотал:
— Почему вы не сказали, Тоня…
— Ребята, — не обратила она внимания на его слова. — Володя учился в нашем институте.
"Да? Когда?" — посыпались вопросы, и Володьке пришлось признаться, что учился он всего пятнадцать дней в сентябре тридцать девятого.
— Все равно он наш, — заявила Тоня.
Накрытый стол удивил Володьку не военным, не по времени
Но начались тосты за новорожденную, за победу, за Тониного брата Витьку, за всех, кто на фронте, и даже за него, Володьку, и он примирился и с сытыми лицами присутствующих, и с их хорошей одеждой, с обилием еды, что поначалу ударило резким контрастом с собственным домом, а тем более с халупой Егорыча.
Архитектурный институт был до войны моден, конкурсы были большие, поступить было трудно, так как требовался грамотный рисунок, и поступали в него большей частью ребята из обеспеченных семей, имеющих возможность нанять преподавателя и подготовить своих отпрысков. Видимо, и Тоня, и ее друзья были из таких семей… Ну, а очкарика не взяли в армию из-за зрения, а второго, может быть, еще из-за чего-нибудь, хотя на вид он был вполне здоров. В общем, Володька подавил в себе неприязненные чувства, появившиеся поначалу, а после большой рюмки водки настроился благодушно, правда, только до тех пор, пока очкарик не заявил авторитетным тоном, что Москву осенью спас случай… Володька хоть не участвовал в битве под Москвой, но знал, какое это чудо и какой случай — по пояс в снегу, в лютые морозы шли бойцы в атаки с одной мыслью: отогнать немцев от города. Он нахмурился, скривил губы и сузившимися глазами достаточно выразительно посмотрел на очкарика, и Тоня, настороженно следящая за ним, очевидно опасаясь такой же вспышки с его стороны, какая случилась в "коктейле", сразу же подошла к нему, взяла за руку.
— Пойдемте, Володя, я покажу вам Витькины фотографии. Вам будет интересно, — сказала и увела его в другую комнату, наверное, кабинет отца, где стояли большой письменный стол, кожаный диван, два кожаных кресла, а на стене висели две скрещенные шашки с именными пластинками на ножнах.
— Вам не нравится у меня?
— Зачем говорить то, чего не знаешь, — хмуро произнес он.
— Не обращайте внимания. Он неплохой мальчик, только считает, что должен иметь собственное мнение, в корне отличающееся от мнения других. Садитесь.
Володька опустился на диван. Тоня стояла напротив и смотрела на него пристально, и опять от ее взгляда у него екнуло сердце. После недолгого молчания она сказала:
— Вы все еще не можете представить, как можно веселиться, когда там, на фронте… Да?
— Нет. Я уже понял — жизнь есть жизнь…
— Расскажите что-нибудь… о фронте, — попросила она.
— Вы ждете романтических эпизодов? — усмехнулся Володька.
— Нет. Я немного представляю, что такое война. Мой отец военный. Он рассказывал…
— Ну, ваш отец видел войну, наверное, с другой точки, — взглянул он на шашки. — Не из окопа.
— Вообще-то да. Но ему приходилось выходить из окружения, и он бился вместе с красноармейцами. Что же видели из окопа?
Володька вынул из кармана папиросы, долго разминал в пальцах беломорину, потом нехотя ответил:
— Не то, что вам в кино показывают…
Тоня улыбнулась, а затем как-то застенчиво коснулась Володькиной руки.
— Я вижу, вам очень досталось подо Ржевом, лейтенант Володька, прошептала она и уже смелее провела пальцами по его руке.