Ожерелье королевы
Шрифт:
– Поддельной? – простодушно удивилась Жанна. – О, ваше величество!
– А также, что письмо, в котором я подтверждаю покупку ожерелья, скрепленное якобы моей подписью, – тоже поддельное.
– О! – воскликнула Жанна, разыгрывая все возрастающее удивление.
– И наконец, я хочу сказать, – продолжала королева, – что для прояснения этого дела нужно устроить вам и господину де Рогану очную ставку.
– Очную ставку? – переспросила Жанна. – Но зачем, ваше величество?
– Он сам об этом просил.
– Он
– Он повсюду искал вас.
– Но этого быть не может, сударыня!
– По его словам, он хотел доказать, что вы его обманули.
– В таком случае, ваше величество, я тоже прошу об очной ставке.
– Не сомневайтесь, графиня, ваша просьба будет исполнена. Итак, вы утверждаете, что вам неизвестно, где находится ожерелье?
– Откуда же мне об этом знать?
– Вы отрицаете, что помогали кардиналу де Рогану в его интригах?
– Ваше право лишить меня своего благоволения, но никто не вправе меня оскорблять. Я ношу имя Валуа, ваше величество.
– Кардинал де Роган в присутствии короля подтвердил свою клевету; вероятно, он рассчитывает подкрепить ее надежными доказательствами.
– Не понимаю.
– Кардинал утверждает, что он писал мне.
Жанна в упор посмотрела на королеву, но промолчала.
– Вы слышите? – осведомилась Мария Антуанетта.
– Да, слышу, ваше величество.
– И что вы мне ответите?
– Я отвечу, когда меня сведут лицом к лицу с его высокопреосвященством.
– Но помогите же нам теперь, коль скоро вы знаете правду.
– Правда заключается в том, что ваше величество обвиняет меня без всяких оснований и терзает без причин.
– Это не ответ.
– Другого ответа я дать не могу, ваше величество.
И Жанна еще раз оглянулась на двух статс-дам.
Королева поняла, но не уступила. Любопытство не превозмогло в ней самолюбия. В недомолвках Жанны, во всем ее поведении, одновременно смиренном и вызывающем, сквозила уверенность, свойственная тому, кто владеет тайной. Но, быть может, эту тайну удастся выведать лаской? Королева отвергла такую возможность как недостойную.
– Господин де Роган попал в Бастилию за чрезмерную разговорчивость, – сказала Мария Антуанетта. – Берегитесь, сударыня, как бы вам не угодить туда же в наказание за излишнюю скрытность.
Жанна до боли стиснула кулаки, но улыбнулась.
– Что значит кара, – возразила она, – для того, чья совесть чиста? Разве Бастилия убедит меня, что я виновна в преступлении, которого не совершила?
Королева смерила Жанну яростным взглядом.
– Вы будете говорить? – спросила она.
– Нет, сударыня: то, что я могу сказать, я доверю только вам.
– Мне? Да разве вы теперь говорите не со мной?
– Не только с вами.
– Ах, вот оно что, вы хотите тайного разбирательства, – воскликнула королева. – Сперва вы накликали на меня стыд всеобщего подозрения, а теперь сами надеетесь избежать
Жанна выпрямилась.
– Не будем об этом говорить, – сказала она, – все, что я делала, я делала ради вас.
– Какая дерзость!
– Я почтительно снесу оскорбления от моей королевы, – не краснея, объявила Жанна.
– Нынче вы будете ночевать в Бастилии, госпожа де Ламотт.
– Как будет угодно вашему величеству. Но перед сном я, как всегда, помолюсь Богу о том, чтобы он хранил честь и счастье моей королевы, – парировала обвиняемая.
Королева в гневе встала и вышла через смежную комнату, яростно распахнув дверь.
– Дракона я победила, – прошептала она, – теперь раздавлю гадюку!
«Я вижу ее игру насквозь, – подумала Жанна. – Полагаю, что победа за мной».
30. Как случилось, что господин де Босир, думая загнать зайца, сам угодил в ловушку агентов господина де Крона
По воле королевы госпожа де Ламотт была взята под стражу.
Это доставило необыкновенное удовольствие королю, питавшему к ней инстинктивную ненависть. Следствию по делу об ожерелье помогали и усердие разоренных коммерсантов, надеявшихся исправить беду, и ярость обвиняемых, которым не терпелось оправдаться, и старание уважаемых судей, которые держали в руках жизнь и честь королевы, не говоря уж о том, что здесь были замешаны их самолюбие и пристрастность.
Вся Франция возвысила голос. И по оттенкам этого голоса королева распознавала своих врагов и друзей.
С тех самых пор, как г-н де Роган был арестован, он настойчиво домогался очной ставки с г-жой де Ламотт. Его желание было удовлетворено. Принц жил в Бастилии, как вельможа, в отдельном доме, который он снял внаем. По его просьбе ему предоставили все, что угодно, кроме свободы.
Расследование с самого начала велось крайне осторожно, поскольку в нем были замешаны столь важные особы. Всем было странно, что на отпрыска рода Роганов пало обвинение в краже. И офицеры, и комендант Бастилии выказывали кардиналу все почтение, все уважение, какое подобает питать к человеку, сраженному горем. Для них он был не преступник, а опальный вельможа.
Но все переменилось, когда прошел слух о том, что г-н де Роган пал жертвой дворцовых интриг. Симпатия, которую все выказывали принцу, сменилась обожанием.
А сам г-н де Роган, один из знатнейших людей в королевстве, не понимал, что обязан народной любовью только тому обстоятельству, что гоним особами, которые знатнее его. Последняя жертва деспотизма, г-н де Роган оказался одним из первых революционеров во Франции.
Его беседа с г-жой де Ламотт ознаменовалась примечательным происшествием. Графиня, которой разрешили понижать голос всякий раз, когда разговор касался королевы, ухитрилась шепнуть кардиналу: