Песнь об Ахилле
Шрифт:
— Погоди, — это сказал Феникс. — У меня тоже найдется что сказать.
Медленно, разрываясь между гордостью и уважением к старику, Ахилл сел. И Феникс начал.
— Когда ты был мальчиком, Ахилл, твой отец отдал мне тебя на воспитание. Матери твоей подолгу не было, так что я был твоей единственной нянькой, я нарезал для тебя мясо и я учил тебя. Теперь ты мужчина, и все же я поставлен присматривать за тобой, хранить тебя от копья, от меча и от безрассудства.
Я поднял на Ахилла глаза — он был напряжен, обеспокоен. Я понял, чего он боится —
Старик поднял руку, словно пытаясь остановить бег подобных мыслей.
— Что бы ты ни делал, я буду на твоей стороне, как делал всегда. Но прежде чем ты примешь решение, тебе следует выслушать одну историю.
Он не дал Ахиллу времени возразить. — В дни отца твоего отца был юный герой Мелеагр, чей город Калидон постоянно подвергался нападению свирепого народа, называемого куретами.
Я, кажется, знал эту историю. Слышал, как ее рассказывал Пелей, давным-давно, и Ахилл тогда улыбался мне из полутени. И на руках его не было крови, и не было над головой его смертного приговора. Другая жизнь.
— В начале куреты проигрывали, побеждаемые Мелеагровым воинским умением, — продолжал Феникс. — Однако потом было оскорбление, урон чести Мелеагра, нанесенный его же народом, и Мелеагр отказался далее сражаться за свой город. Народ предлагал ему дары и просил о прощении, но он их не слышал. Он закрылся в своих покоях, возлежал со своей женой Клеопатрой и был доволен.
Произнося ее имя, Феникс бросил на меня быстрый взгляд.
— Наконец, когда город его пал и друзья его погибали, Клеопатра более не могла этого выносить. Она пошла умолять мужа снова сражаться. Он любил ее более всего на свете и потому согласился, и одержал славную победу для своего народа. Однако же, хоть он и спас их, было слишком поздно. Слишком много жизней было утрачено из-за его гордыни. И они не воздали ему благодарностью и не поднесли даров. Лишь ненависть за то, что он не смилостивился над ними прежде.
В тишине я слышал дыхание Феникса, уставшего от слишком долгой речи. Я не смел ни двинуться, ни заговорить. Я боялся, чтобы никто не заметил мысли, которая, казалось мне, могла быть прочитана на моем лице. Не честь заставила сражаться Мелеагра, не друзья, не стремление к победе, не месть, не страх за собственную жизнь. Лишь коленопреклоненная Клеопатра, ее лицо, залитое слезами. Вот в чем был тайный смысл речей Феникса — Клеопатра, Патрокл. Ее имя состоит из тех же частей, что и мое, только переставленных.
Если Ахилл и заметил это, вида он не подал. Голос его был мягок из уважения к старику, но все же он отказался. Не ранее, чем Агамемнон вернет отобранную у меня честь. Даже в полутьме я видел по лицу Одиссея, что тот не удивлен. Я почти слышал, как он будет говорить об этом остальным, видел, как разведет с сожалением руками: — «Я старался». Согласится Ахилл — хорошо. Не согласится — отказ его перед такой
В груди у меня комом отяжелело дыхание от внезапного желания пасть перед ним на колени и умолять. Но я не сделал этого. Со мной, как и с Фениксом, было все решено. Мне теперь предстояло не вести, а быть ведомым, влачиться во тьме и за ее пределами с одной лишь рукой Ахилла на руле.
Аякс не имел Одиссеевой невозмутимости — он уставился на нас, и лицо его исказилось яростью. Ему не так-то легко было придти сюда и просить о собственном унижении. Пока Ахилл не сражался, именно он был Аристос ахайон.
Когда они ушли, я встал и подал руку Фениксу. Он устал, я видел это, шаги его были медленны и неверны. С тому времени, как я проводил его — старые кости со вздохом приняло ложе, — и вернулся в наш шатер, Ахилл уже спал.
Я был огорчен. Я надеялся, по крайней мере на беседу, на то, что мы, двое в одной постели смогут убедить меня в том, что Ахилл, виденный мною за ужином, может быть и иным. Но будить его я не стал, выскользнул из шатра, оставив его спать.
Я прокрался по мягкому песку, в тень небольшого шатра.
— Брисеида? — прошептал я.
Сперва было тихо, а потом я услышал: — Патрокл?
— Да.
Она приподняла полотно шатра и быстро втащила меня внутрь. Лицо ее было искажено страхом. — Слишком опасно тебе быть тут. Агамемнон в ярости. Он тебя убьет, — бормотала она быстрым шепотом.
— Из-за того, что Ахилл отказал посольству? — прошептал я в ответ.
Она кивнула и быстрым движением задула маленький светильник. — Агамемнон часто приходит взглянуть на меня. Тут тебе быть небезопасно. — В темноте я не мог видеть, сколь озабочено ее лицо, но голос ее был полон беспокойства. — Тебе нужно уйти.
— Я недолго. Мне нужно переговорить с тобой.
— Тогда тебе надо спрятаться. Он приходит без предупреждения.
— Где же? — шатер мал, в нем нет ничего, кроме ложа, подушек, покрывал и одежды.
— Постель.
Она громоздит вокруг меня подушки и покрывала. Укладывается рядом со мной и укрывает нас обоих. И меня окружает ее аромат, знакомый и теплый. Я придвигаюсь ближе и шепчу ей в самое ухо: — Одиссей говорит, завтра троянцы прорвутся через стену и сметут лагерь. Нужно найти, где тебя спрятать. Среди мирмидонян или в лесу.
Я щекой чувствую движение, она качает головой. — Не могу. Именно там и станут в первую очередь искать. От этого лишь прибавится неприятностей. Здесь со мной будет все в порядке.
— Но что если они возьмут лагерь?
— Я отдамся на милость Энея, двоюродного брата Гектора. Он известен своим благочестием, и его отец в свое время жил пастухом близ моей деревни. Если не смогу, отыщу Гектора или других сыновей Приама.
Я покачал головой. — Слишком опасно. Тебе не следует обнаруживать себя.