Песнь об Ахилле
Шрифт:
— Не думаю, чтобы они нанесли мне какую-то обиду. Я одна из них, в конце концов.
Тут я почувствовал себя глупо. Для нее троянцы были не захватчиками, а освободителями. — Да, конечно, — быстро сказал я. — Ты будешь свободна. Ты хочешь быть со своими…
— Брисеида! — полотнище на входе в шатер взлетело и упало, и Агамемнон ступил вовнутрь.
— Да? — она села, осторожно, чтобы не сдернуть покрывало с меня.
— Ты с кем-то говорила?
— Я молилась, мой господин.
— Что, лежа?
Даже
— Так меня учила мать, господин. Это неправильно?
— Тебе отныне нужно учиться получше. Разве жрецы не поправили тебя?
— Нет, господин.
— Я предлагал вернуть тебя ему, но ты ему не нужна, — я слышал, как отвратительно исказился его голос. — Если он продолжит отказываться, возможно, я сделаю тебя своей.
Я стиснул кулаки. Но Брисеида сказала лишь: — Да, мой господин.
Я слышал, как отдернулся полог и свет пропал. Я не двигался, почти не дышал, пока Брисеида не вернулась под покрывало.
— Тебе нельзя тут оставаться.
— Все в порядке. Он просто угрожает. Ему нравится видеть, как я пугаюсь.
Обыденность ее тона ужаснула меня. Как я могу оставить ее тут, в этом шатре, одинокую, под плотоядными взглядами, и еще эти браслеты, словно оковы? Но если я останусь, ей грозит еще большая опасность.
— Мне пора, — говорю я.
— Подожди, — она касается моей руки. — Воины… — колеблясь. — Они злы на Ахилла. Обвиняют его в поражениях. Агамемнон подсылает людей, чтобы разжигать эти толки. Они уже почти забыли про чуму. Чем долее он не будет сражаться, тем больше его будут ненавидеть. — Это и мои самые серьезные опасения, на ум приходит рассказ Феникса. — Он не станет сражаться?
— Не станет, пока Агамемнон не принесет извинения.
Она прикусывает губу. — Еще и троянцы. Именно его они более всего боятся и ненавидят. Завтра они, если смогут, убьют его и всех, кто ему дорог. Ты должен быть осторожен.
— Он меня защитит.
— Я знаю, что защитит, — говорит она, — пока он жив. Но даже Ахилл может не справиться одновременно с Гектором и Сарпедоном. — Она снова колеблется. — Если лагерь падет, я скажу, что ты мой муж. Это может помочь. Не проговорись, кто ты есть на самом деле, это будет смертным приговором. — Ее рука стискивает мою. — Пообещай.
— Брисеида, — говорю я, — если он будет мертв, я вскоре последую за ним.
Она прижимает мою ладонь к своей щеке. — Тогда пообещай мне вот что, — говорит она. — Пообещай, что, что бы ни случилось, ты не покинешь Трою без меня. Я знаю, ты не можешь… — ей перехватывает дыхание. — Я буду скорее жить с тобой рядом как твоя сестра, чем останусь здесь.
— Тебе не нужно привязывать меня этим, — отвечаю я. — Я и так не оставлю тебя, если ты захочешь уйти.
В ее голосе задрожала улыбка. — Я рада. — И я не сказал ей, что не верю в возможность для себя покинуть Трою.
Я привлек ее в свои объятия, она положила голову мне на грудь. И какие-то мгновения мы не думали об Агамемноне, о погибающих греках — были лишь ее маленькая ручка на моем животе и мягкость ее щеки под моими пальцами. Удивительно, каким это ощущалось правильным. Как легко я касался губами ее волос, мягких и пахнущих лавандой. Она привздохнула, устраиваясь уютнее. И я почти вижу свою жизнь в милом кольце ее рук. Я бы женился на ней и у нас был бы ребенок.
Возможно, если бы я не знал Ахилла.
— Я должен идти, — говорю я.
Она откидывает покрывало, освобождая меня, берет в ладони мое лицо. — Завтра будь осторожен, — говорит она. — Лучший из мужей. Лучший из мирмидонян. — Кладет пальцы на мои губы, предупреждая возражения. — Это правда, — говорит она. — И пусть так и будет. — Затем она ведет меня к стенке шатра и помогает проскользнуть под полотнищем. Последнее, что я ощущаю — прощальное пожатие ее руки.
В ту ночь я лежал подле Ахилла. Лицо его было невинным, спокойным во сне и мило мальчишеским. Люблю смотреть на него такого. Такой он — настоящий, искренний и бесхитростный, полный лукавства, но лукавства беззлобного. Он просто потерялся во всех этих речах с двойным дном, в речах Агамемнона и Одиссея, в их лжи и жажде власти. Они опозорили его, привязали к столбу, затравили. Я погладил его лоб. Я бы освободил его, если бы смог. Если бы он мне позволил.
Глава 29
Мы проснулись от криков и грома. От грозы, что пришла из голубизны неба. Но дождя не было, лишь воздух, серый, сухой и скрежещущий, и рваные звуки ударов, словно хлопки огромных ладоней. Мы поспешили к выходу и выглянули. Дым, серый и сухой, плыл на нас с берега, неся запах обожженной молнией земли. Атака началась, Зевс выполняет свою часть договора, поддерживая троянцев своей божественной мощью. Мы ощущаем дрожь земли — звук приближающихся колесниц, ведомых, должно быть, могучим Сарпедоном.
Рука Ахилла сжала мою, лицо его застыло. Первый раз за все десять лет троянцы угрожают воротам и вообще впервые троянцы пересекают всю равнину перед лагерем. Если они ворвутся за стену, они сожгут корабли — единственное средство вернуться домой, единственное, что делает нас войском, а не беженцами. Именно этого жаждал Ахилл вместе с матерью — отчаяния и потерянности греков без его поддержки. Внезапного и неоспоримого доказательства его ценности. Но когда же с него будет довольно? Когда он остановится?