Песнь об Ахилле
Шрифт:
Бросок был хорош, и факел попал в свернутые бухтами старые канаты и упавший парус. Пламя мгновенно взлетело по канатам и перебросилось на дерево под ними. Гектор улыбнулся. И почему бы не улыбнуться? Он победил.
Аякс закричал в отчаянии — еще один корабль объят огнем, с еще одной палубы в панике сыпались в воду люди, и Гектор был снова недосягаем, отступив в толпу своих соратников. Его, Аякса, сила — лишь она удерживала греков от поражения.
А затем откуда-то сзади прилетело копье, рыбьим серебряным плавником блеснув на солнце.
Глава 30
Ахилл видел, как я бегу к нему, бегу так быстро, что перехватывало дыхание и во рту стоял вкус крови. Я рыдал, меня трясло, и в горле пересохло до жесткости. Его теперь возненавидят. Никто не вспомнит его славу, его честность, его красоту; золото его обратится в прах и черепки.
— Что случилось? — спросил он. Брови его удивленно взлетели. Неужели он и вправду не знал?
— Они гибнут! — выдохнул я. — Все. Троянцы в лагере, они жгут корабли. Аякс ранен, кроме тебя, их некому спасти.
Его лицо оставалось холодным. — В их гибели вина одного Агамемнона. Я говорил ему, что так будет, если он оскорбит мою честь.
— Вчера он предлагал…
Он хмыкнул. — Ничего он не предложил. Несколько треножников, какие-то доспехи. Ничего, что сравнялось бы с глубиной нанесенного мне оскорбления, ничего, признающего его неправоту. Я спасал его снова и снова, его войско, его жизнь. — Голос его был глух от сдерживаемой ярости. — Одиссей может лизать ему ноги, и Диомед, и все остальные. Но я не стану.
— Он позор и несчастье, — я прижался к нему, как ребенок ко взрослому. — Я знаю, и все тоже это знают. Забудь о нем. Как ты и говорил, он сам вынес себе приговор. Но не переноси его вину на остальных. Не дай им всем погибнуть из-за его безумия. Они любили и чтили тебя.
— Чтили меня? Ни один из них не встал на мою сторону в споре с Агамемноном. Ни один, — горечь его тона поразила меня. — Они стояли в стороне и позволили нанести мне оскорбление. Словно он был в своем праве! Я бился за них десять лет, и отплатили мне нанесенным оскорблением. — Глаза его потемнели. — Они сделали свой выбор. Я и слезинки не уроню по ним.
С берега прилетел треск ломающейся мачты. Дым стал гуще, все более кораблей горело. Больше людей гибло. Они проклянут его, приговаривая тем самым к темнейшим глубинам Аида.
— Они глупцы, это так, но все же это наши люди!
— Наши люди — мирмидоняне. Остальные пусть сами о себе беспокоятся, — он пошел было прочь, но я удержал его.
— Ты разрушаешь свою славу! Тебя не станут любить, тебя возненавидят и проклянут. Прошу, если ты…
— Патрокл, — слово упало остро, как он еще никогда со мной не говорил. Взгляд был тяжел, и голос его был как судейский приговор. — Я не стану этого делать. Более не проси.
Я
Я встал на колени и прижал его ладони к лицу. Слезы увлажнили мои щеки, они текли как вода со скал. — Тогда… ради меня. — сказал я. — Спаси их ради меня. Я знаю, чего прошу. Но я прошу. Ради меня.
Он взглянул на меня, и я увидел, что слова мои тронули его, увидел в его глазах борьбу. Он сглотнул.
— Что угодно, — сказал он. — Что угодно, но не это. Я не могу.
Я взглянул на его прекрасное окаменевшее лицо, и пришел в отчаяние. — Если ты меня любишь…
— Нет! — лицо его застыло в напряжении. — Не могу! Если я сдамся, Агамемнон сможет оскорблять меня, когда заблагорассудится. Меня не станут уважать ни цари, ни воины! — Он дышал тяжело, словно после долгого бега. — Думаешь, я желаю их гибели? Но я не могу! Не могу! Я не могу поступиться этим!
— Тогда сделай иначе. Пошли мирмидонян, в крайнем случае. Пошли меня вместо себя. Одень меня в свои доспехи, я поведу мирмидонян. Все подумают, что это ты. — Сказанное мной поразило нас обоих. Словно слова были произнесены помимо моей воли, порожденные кем-то иным. И все же я уцепился за эту мысль словно утопающий. — Понимаешь? Ты не нарушишь клятвы и греки будут спасены.
Он уставился на меня. — Но ты же не умеешь сражаться, — сказал он.
— Мне и не придется! Они так тебя боятся, что если я покажусь, они разбегутся.
— Нет, — сказал он. — Это слишком опасно.
— Прошу тебя, — схватил я его за руки. — Опасности нет, все будет в порядке. Близко я не стану подходить, и Автомедон будет рядом, и остальные мирмидоняне. Не можешь сражаться — не надо. Но спаси их хоть так. Позволь мне сделать это. Ты же обещал все, что угодно.
— Но…
Я не дал ему ответить. — Подумай! Агамемнон узнает, что ты все так же противостоишь ему, но воины будут тебя обожать. Нет большей славы — ты докажешь им, что даже твоя тень более могущественна, нежели все войско Агамемнона.
Он слушал.
— Могучее имя твое спасет их, не сила копья в твоих руках. Тогда они станут смеяться над слабостью Агамемнона. Понимаешь?
Я следил за его взглядом, видел как исчезает из него нежелание. Он представил это, троянцев, разбегающихся при виде его доспехов, то, как он обойдет Агамемнона. Людей, валящихся с благодарностью ему в ноги.
Он сжал мою руку. — Поклянись, — сказал он. — Поклянись мне, что если пойдешь, не станешь сражаться. Останешься с Автомедоном в колеснице и позволишь моим мирмидонянам пойти впереди тебя.